Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Губы были красные, и все лицо до самых ушей и до кончика носа было красным, одежда — в пудре, толстый слой пудры лежал на бровях и ресницах, весь он был белый, точно мельник. Он глядел на меня, захлебывался от смеха и повторял без конца:

— Как ты! Глянь, как ты!

XII

Прямая дорога без боковых улочек проходит через всю деревню. Дома стоят боком к дороге, лицом на восток. Когда входишь в деревню со стороны шоссе, домики повернуты к тебе спиной. Домики — маленькие, сплетенные из прутьев, обмазанные желтой глиной, крытые камышом. Кажется, что здесь живет какое-нибудь африканское племя. В начале деревни, около поля, несколько тропинок ведут к развалинам. Там вначале стояла деревня, но разливы Няжлова заставили жителей переселиться выше, а на старом месте остались лишь цыгане, рыбаки и кузнецы, да нищие. Но когда идешь обратно по той же дороге, внешний вид деревни оказывается совсем другим: дома видишь со стороны фасада: белые, с разрисованными цветами наличниками, с уютной завалинкой, с чисто выметенным двором.

Удивительное сходство существует между душой крестьянина и расположением деревни: сочетание дикости и примитивности с внутренним спокойствием и душевной чистотой. Чтобы понять их, надо проникнуться их жизнью.

Когда жатва в разгаре, село совершенно пусто: крестьяне обедают в поле, чтобы не терять времени на дорогу.

Они уходят рано утром с узелком в руке и серпом на плече. Бабы — с грудными детьми на руках. Дома остаются под присмотром стариков и собак. Дети, которые еще не могут работать, целый день проводят у реки.

Все залито зноем, и неумолимое солнце с каждым днем дольше и дольше не сходит с бескрайнего неба.

Сегодня утром я была с детьми на реке. Издалека видно, как от воды поднимается пар, точно от скотины, распарившейся от жары. Только жаждущие воды ивы, склонившись над рекой, хранят прохладу.

Вдоль всей реки, сколько видит глаз, на том и другом берегу, изо всех деревень дети стайками приходят купаться. Звонкие голоса, смех и плеск воды кружат голову. Слышится нервное ржание коня, который входит в воду. Горький запах ивы наполняет воздух.

Когда мы возвращаемся домой, жара еще усиливается. Утомленные зноем, мы все молчим. Слышны лишь шаги босых ног по дорожной пыли. Во дворах домов дым топящихся для приготовления еды печей тут же рассеивается, так что не возникает даже иллюзии облака. Старухи прядут, сидя на пороге в тени навеса. Маленькие дети, оставленные на их попечение, спят. Те, что постарше, валяются в бархатной дорожной пыли, и усталые собаки не лают на них.

Мария поджидала меня у ворот в тени пыльных акаций. Ион спал. Думитру еще не вернулся из Команы. Стояла полная тишина. Собаки, свиньи — вся живность — дремали, укрывшись в тени. Лишь изредка раздавалось кудахтанье курицы, которая только что снесла яйцо.

Деревня казалась вымершей до вечера, когда на заходе солнца с пастбища возвращалось стадо и люди шли с поля. От усталости и жары они шли медленно, неся траву для свиней, ритмически покачиваясь на каждом шагу. Так ходят люди, привыкшие таскать тяжести на спине.

Было уже совсем поздно, когда вернулся Думитру. Он действительно принес из города кое-какие покупки, но это не мешало ему наведаться к Войке. Только бы он не избил ее! На его лице не отражались никакие чувства, а в движениях было что-то неестественное.

— Думитру, ты был у Войки.

Застигнутый врасплох, он глупо рассмеялся, попытался возразить, но вместо этого только неловко развел руками и что-то бессмысленно пробормотал.

— Ты ее избил? Скажи!

Он пришел в себя. Не сразу ответил:

— А кто сказал, что я там был?

— Ах, вот оно что! Мы теперь играем друг с другом в прятки?.. Смотри, дело кончится тем, что Войка вообще не вернется домой.

— Ну и пусть!.. Это плата по другому счету. Она знает. Видите, какое большое поле? Хлеба созрели. А она что делает? Сидит сложа руки!.. Что же мне-то делать? Пусть уходит, но не в разгар жатвы!.. Я с ней рассчитался. Вернется — хорошо, нет… тоже хорошо.

— Как хорошо?

— Так. Хорошо.

Думитру совсем переменился. Что с ним случилось и о чем он думал? Я наблюдала за ним и пыталась его понять, узнать о Войкиной судьбе и, может быть, ей помочь. Если бы он помирился с Войкой, он бы мне сказал…

Теперь я понимала, насколько сильна моя привязанность к этим людям. Ведь из-за непрерывных ссор, которые происходили вокруг меня и не давали желанного отдыха, мне много раз хотелось уехать, но угрызения совести, которые вначале я принимала за любопытство, удерживали на месте. Я знала, что не покину их, пока все не войдет в свою колею, как не можешь покинуть больного, за которым начал ухаживать, пока не увидишь, что он на пути к выздоровлению. Я не могла подробно расспросить Думитру, что произошло, не могла ничего ему посоветовать, потому что ни за что на свете не хотела бы, чтобы он заподозрил, что я вмешиваюсь в их жизнь. Это означало бы, что я — его тайный враг, и он стал бы скрывать от меня даже самые незначительные поступки с хитростью простого человека, который многое выстрадал и у которого немного средств для самозащиты.