Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Думитру, улыбаясь, молча стоял передо мной, словно говоря: «Ну! Что ты надумала?»

Когда я сказала ему: «Хорошо, Думитру, поступай как хочешь!», он счел, что уже многое сказал, и, довольный собой, занялся делами.

XIII

Сегодня, несмотря на отсутствие Войки, — пришла ее очередь топить печь для выпечки хлеба, — соседки попросили у Думитру разрешения затопить печь в его дворе.

Вечер. Огонь высвечивает уголок в темноте, окутавшей двор. Женщины сидят вокруг, сторожа хлеб, который сидит в печи. Огонь освещает их. Дети шумно играют, собаки бродят вокруг да около. Далеко разносится запах горячего хлеба. Ветер легонько колышет пламя; бабы ведут беседу.

— Посмотри-ка, бедняга Стояна! Опять лампу зажгла! Всю ночь не спит от боли.

— Какая Стояна? Жена Иордаке? — спросила я. — Что с ней?

— Да стирать вздумала, а сама только что родила. И молока у нее нет, нечем кормить ребенка.

Одна из женщин взялась проводить меня к ней. Она думала, что я сумею ее вылечить.

Стояна встретила меня с радостью и, приподнявшись на локтях с тряпья, на котором лежала, попросила:

— Дайте мне, барышня, чего-нибудь. Вот хоть порошков, что от ломоты в костях, и воды, что раны закрывает, дайте, а то уж так болит, так болит! Вы ведь другим-то давали!

Она лежала так уже несколько месяцев, не зная, что могут быть и другие средства, кроме слез и жалоб.

Во время родов она обошлась без повитухи, ей помогала одна сведущая женщина, которая теперь не знала, как ей помочь.

— Надо бы доктора позвать. Жаль мне тебя. Да и дети твои без присмотра. Я-то сама не смогу тебе помочь.

— Деньги тратить?

— Да. Ты больна и не можешь работать, это еще дороже.

Мои доводы показались ей убедительными. Она позвала мужа, который оставался во дворе, не желая вмешиваться в бабьи дела.

Он вошел, тяжело ступая, теребя шапку в руках. Слушая меня, кивал головой с таким видом, словно жизнь ему надоела. Жена смотрела на него просящими глазами, в которых светилась надежда. Наконец, едва открывая рот, он сказал, чтобы что-нибудь сказать:

— Посмотрим.

Когда я уходила, Стояна шепнула мне:

— Приходите еще, сделайте милость!

Не глядя на жену, муж вышел следом за мной. Он был вконец раздосадован, ему казалось, он и так слишком много делает для нее тем, что держит ее в доме, больную и ненужную. У ворот он сказал:

— Лучше бы вы ей порошков дали.

— Ты мужчина, тебе легче, чем ей, женщине, понять, что нужно делать и как поставить ее на ноги, чтобы она могла работать. Как ты думаешь?

Он казался польщенным. Мы договорились, что он поедет в город и привезет земского врача. Когда? Там видно будет.

Прошло еще два дня. Однажды ночью у Стояны сделались такие страшные боли, что своими воплями она перепугала всех соседей. На рассвете ее муж запряг лошадь в телегу и отправился за врачом.

Рано утром ко мне вбежала Мария и сказала:

— Приехал доктор к Стояне. В телеге и с женой.

— С женой?

— С женой.

— А зачем же он ее привез? Она что, повитуха?

— Да нет, просто так.

Через четверть часа телега с господином доктором и его женой уехала. Они проехали мимо нашего дома.

Врач был одет наполовину по-военному. Видимо, это была оставшаяся от войны одежда, которую он донашивал. Его жена, худенькая, простоволосая, в нелепом, вышедшем из моды платье, злобно и презрительно посмотрела на меня, проезжая мимо.

Я спросила у мужа Стояны:

— Это врач?

— Да.

— Что он сказал?

— А что он может сказать?

— Но все-таки, что он сказал?

— Да ведь он приехал.

— Приехать-то приехал, но осмотрел Стояну?

— Он к ней зашел.

— И что он ей прописал?

— Да какие-то порошки.

— Какие порошки? Что с ними делать?

— Пить. Порошки хорошие, парень-то мой прошлой зимой их от кашля пил… и у него прошло…

— Почему от кашля? При чем тут кашель? Она ведь после родов болеет!

— Откуда нам знать, барышня?

— Отведи меня к ней.

Я быстро вошла в комнату и увидела Стояну, измученную тяжелой ночью.

— Стояна, что тебе дал доктор?

— А вот, барышня.

И показала мне безвкусный белый порошок со слабым запахом эвкалипта.

— Он тебя осмотрел?

— А что меня осматривать? Да и разве бы я дала? У нас тоже стыд есть, барышня!

Я застыла от изумления. Потом вдруг спросила:

— Он тебе что-нибудь сказал?

— Не сказал, барышня, ничего не сказал.

В ее словах слышалась досада и насмешка. Я спросила:

— Ты ему заплатила?

— Нет, ведь никто не платит; да пока он тут был, жена его в курятнике яйца собрала, и еду мы кое-какую дали, она в корзину-то и положила.

А ее муж, видя, что я молчу, добавил:

— Так уж у нас в деревне заведено, барышня. Сколько человеку отпущено, столько он и проживет. Можешь хоть всех докторов, какие есть, позвать, все одно.

Я молчала. Разве они не были правы? Они смотрели на меня и казались вполне довольными тем, как разворачивались события.

— Ну, а если женщина тяжело рожает, кто к ней приходит?

— Да бабка из города.

— Хорошая?

— Хорошая, она женщина и в женских делах разбирается.

— Может, послать за ней? Если у тебя все еще болит, пошлем-ка за бабкой.

— Только зря время потеряем.

— Я думаю, что не потеряем.

Стояна сказала: