Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Нет. Но посмотри на городских барынь: разве у них хватит сил работать в поле? Нет ведь? Ты и сама знаешь, что нет. А еда? Разве едят они, что едите вы? Ведь нет. А раз они работать не могут столько, сколько вы, потому что сил у них мало, так то же самое и с детьми. Я так думаю!

— Да неужто правда так?

— Да.

Стояна опечалилась и опять уже совсем тихо проговорила:

— А я-то думала, они что-нибудь делают.

Я спросила:

— А отчего ты не хочешь детей, Стояна?

— Да уж больно с ними трудно, барышня. Пока родишь да вырастишь, все на свете проклянешь. Да еще и хворой станешь. Поглядите на меня!

— А ты смотри, как страдает бедная Войка, оттого что у нее детей нет!

— Ну, не так, как она… один, двое, трое еще куда ни шло, но так, как у нас, каждый год! Чисто зайцы!

— Что бы сказал твой муж, если б слышал тебя?

— А что ему слушать?

— Он бы согласился с тобой?

— Да нет, он говорит, они вырастают и становятся помощниками.

— Но ведь так оно и есть!

— Так-то оно так, да пока их выродишь да вырастишь…

— Но если уж так устроено!

— И то правда.

Я вышла вместе с ней. У ворот меня остановила старая женщина, баба Иоана, предлагая купить яйца и масло. Я сказала ей:

— Подумать только, баба Иоана, что Стояна говорит: не хочет больше детей!

— Упаси господи, что ты, что ты, голубка, грех так говорить. Погляди-ка на Войку! Уж лучше пусть бог детей дает! А как вырастут у тебя добры молодцы да девицы-красавицы, так душа-то твоя и возрадуется! Вечером как придут они с поля, двор-то весельем и наполнится. Пусть уж будут детки, раз бог дает!

Стояна молчала, опустив голову, и покорно слушала. Потом сказала:

— Пусть будет по-твоему, бабушка.

— Вот и хорошо, касатка.

Стояна ушла. Старуха сказала мне:

— Вот она, молодость-то. Все-то норовит от забот да хлопот избавиться, все-то за весельем да радостью гонится. Негоже это. Что, голубка? Разве не так? Надо и тяжелое, и легкое скрепя сердце терпеть. А коли слабы духом будем, быстро в землю-то и сойдем. Ну, а там кто знает, что нас ждет! — и, хитро улыбаясь, добавила: — Ведь оттуда никто еще пока не возвращался, чтоб рассказать, как там… Так купишь яйца-то?

— Куплю. Сейчас Марию позову, — сторгуетесь.

Бабы уже привыкли, что Мария с ними торгуется и деньги из дома выносит. Я замечала, что с меня они всегда берут дороже, чем с Марии, — «она беднее» говорили они, хотя и знали, что она мои деньги платит и для меня покупает. Когда у меня не было мелких денег и я выходила с бумажкой, глаза у них загорались, и они не могли удержаться, чтобы не запросить больше, даже если мы уже столковались о цене.

Старуха отдала яйца, взяла деньги, села на колоду у ворот, медленно и неловко завернула их в платок, в котором принесла яйца, и спрятала за пазуху. Потом оглянулась кругом и, видя, что мы с ней одни, тихонько сказала:

— Глупость делает Думитру!

— Какую глупость?

— Да как же! Старому-то человеку — ведь он уж и не так молод — разве девушка нужна?

— Какая девушка?

— Да и сама еще не знаю, какая, а только глупость он делает. Ведь с этой проклятой войной все голову потеряли. Подумай только! У человека дом, жена, дети, а он себе гуляет, будто парень!.. Ты разве не приметила, как он в воскресенье-то разрядился? Рубашка на нем белая, расшитая, как на свадьбу, и потом… Да что там говорить? Вдовый-то вдовый, а деньги есть. Не одна, десять девок такому не откажут.

— А Войка знает?

— Э-эх, бедняга!.. Увидела б ее, сказала: «Мужика одного ни на один миг не оставляй, он не женщина, он не станет плакать да слезы лить, а найдет себе другую. Не пристало ему одному жить, вот тебе и все: и та женщина сильнее, что с ним рядом. Рассердишься, скажешь: вот уйду, тогда и увидим, что он без меня делать-то будет! Уйдешь, а он тебя и забудет. Ты — со слезами, он — со свадьбой». Так ведь, голубка?

— Так.

— Вот видишь. Не зря я целую жизнь-то прожила. Уму-разуму и научилась.

— Что же с Войкой-то делать?

— Послать за ней.

— Хорошо.

— Послать-то послать, да кто пойдет? Жатва-то в самом разгаре, не ровен час — дождь пойдет, зерно на землю упадет. Вот и молотилка пришла.

— Так что же делать?

— Коли найдутся деньги, — оживилась баба Иоана, — заплатим какому-нибудь мужику, пусть заместо меня в поле работает, а я к Войке-то и сбегаю. Что скажешь?

— Хорошо, ступай.

— Двадцать леев в день. А о мужике-то не заботься, у меня есть один на примете.

Я знала, что деньги она оставит себе: слишком стара была, чтобы в поле работать, и ей не надо было никакой замены. Потому-то она и сказала, чтобы я не заботилась о мужике. Но я привыкла к тому, что многие крестьяне любят деньги, и меня нисколько не удивляет, что ей не хочется идти к Войке безо всякого вознаграждения, хотя она и любит ее. Я сказала:

— Хорошо, я дам тебе денег.

— Дай, касатка, дай, я ему вперед заплачу.

Когда я вернулась с деньгами, старуха уже встала с колоды, на которой сидела, и, стоя, поджидала меня. Она взяла деньги, вытащила из-за пазухи узелок и с видимым удовольствием завернула их вместе с остальными деньгами, потом засунула узелок за пазуху и, поблагодарив меня, ушла.

— Будь здорова, голубка, и пусть бог пошлет тебе хорошего мужа.