Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Вот, барышня, к примеру, сломается что-нибудь или сам ударишься, починишь сломанное, пройдет ушиб, а след все равно останется. Так и у меня на сердце: смеюсь и сама удивляюсь; плачу и сама удивляюсь… вот я дома, со своим благоверным, а все надеюсь, что боль пройдет, ан нет! Ничего-то на свете мне не нужно, хочется лечь на землю и плакать… пока слезы все не выльются, — будь они неладны, все глаза выжгли… Вот я себе и говорю: конец мне пришел, ведь даже если я всю воду из колодца выпью, все равно не смогу погасить огонь в душе.

— Не плачь, Войка, хватит плакать. Ты ведь совсем недавно вернулась. Вот увидишь, пройдет несколько дней, и оба вы обо всем позабудете и заживете по-старому. Ведь раньше ты еще больше плакала.

— Все напрасно… Конец всему: залатанную любовь можешь на дорогу выбросить. Он увидел, что и без меня проживет, что девки за ним бегают… Теперь, как ни старайся, ничего хорошего не выйдет; землю-то он мне дать не захотел… А земля так и стоит у меня перед глазами: столько я на нее глядела и так о ней мечтала, что, как глаза закрою, так и вижу всю ее, каждую травинку пересчитать могу…

Войка закрыла свои большие, от возбуждения и слез блестящие глаза:

— Сына-то он с другой прижил, может, и теперь о ней думает, я для него — не то, что раньше. Вот я с некоторых пор и думаю: уехать бы мне в город, все бросить, наняться прислугой, может быть, к вам, да и позабыть о доме, о земле, о нем и о себе. — Войка пристально посмотрела на меня и прошептала: — Да, видать, одна только смерть меня успокоит… И еще вот я о чем думаю: найти бы цыганку, что грех великий совершила, и… видите мои руки?.. Схватить бы ее за горло и держать, пока глаза у нее не лопнут…

— Войка, не говори так.

— Да ведь, барышня, меня бы и суд помиловал, и господь бы не покарал, потому что мой грех неизмеримо меньше ее греха, и я бы только поступила по справедливости…

Пришел Ион. На нем была одна рубашка, которая туго обтягивала его плотно сбитое тело. Он тащил за хвост несчастного кота…

— Мама! Есть!

Он подошел к Войке и с трудом взобрался к ней на руки. Кот с силой рванулся и убежал. Ион засмеялся:

— Мама! Киса!

Войка взглядом указала на него:

— Он меня мамой зовет!..

— Войка, ты ведь его уже любишь! Целуешь все время…

— Уж и не знаю! Иной раз кажется, — люблю, когда он возле меня; а как увижу его во дворе да вспомню, чей он сын… глаза бы мои на него не глядели! Так бы и стукнула головой оземь! А все-таки жалею мальчишку… Что он понимает?

— Мама, есть!

Войка встала и пошла за ним, пожимая плечами и как бы говоря: ну, что с ним поделаешь?

Как исхудала бедная Войка! Как часто сидела, думая свою думу, напряженная, глубоко ушедшая в печальные мысли.

Из дома послышался звонкий смех и радостные крики. Ион выбежал во двор с корзинкой в руках. Войка следовала за ним, смеясь и делая вид, что собирается его поймать.

— Ловите его, барышня, держите его!

Ион обессилел от смеха, сел на землю и прикрыл корзину руками.

— Нету! Собака съела!..

— Ах ты, воришка! — и Войка нагнулась и звонко расцеловала мальчика. Потом подбросила вверх, как пушинку. Ион кричал от восторга.

Теперь они сидели на земле и играли. Войка покусывала его, а он хохотал и катался по земле. Когда она оставляла его в покое, он вскакивал, хватал ее за платье и старался укусить. Тогда Войка снова набрасывалась на него, а Ион, раскрасневшись, смеялся еще громче. В конце концов Войка встала, поправила платье, отряхнулась от пыли и сказала:

— Ну, хватит. Сейчас придет отец и увидит, что мамалыга не готова!

Но Ион, разыгравшись, не хотел слушаться и тянул ее за платье. Платье порвалось. Войка обернулась и шлепнула его. Ион в ярости схватил ее за руку и укусил до крови…

— Ух, проклятый!.. — и не успела я опомниться, как Войка жестоко избила его.

— Вот тебе, змееныш!

Мальчик, лежа на земле, в пыли, смертельно уставший, тихо плакал, всхлипывая. Я стала укорять Войку:

— Ну что ты связываешься с ребенком? Мне стыдно за тебя, я больше не буду у вас жить. Тебе не по душе, что Думитру тебя бьет, а сама обижаешь ребенка!..

Войка с мутными от ярости глазами бормотала:

— Змееныш! Ведь знает, что я ему не мать. Змееныш!

Она показала мне укушенную руку.

— Ну, как он может знать, что ты не мать ему? Ты его задела. Он думал, что это игра.

— Коли он сейчас такой, что же будет, когда он вырастет?

— Ничего не будет, он к тому времени поумнеет. Ты думаешь, он знает, что ты ему не мать?

— Еще бы!.. Змееныш, так укусил, за что? Я его одеваю… мою… а он… подумать только!..

— Да пойми же наконец, что не он виноват, а ты. Будь я на месте Думитру, я бы на тебя рассердилась.

Войка посмотрела на меня с мольбой. Я продолжала:

— Конечно, я ничего ему не скажу, но, знаешь… мне все это не нравится, совсем не нравится!

— Простите меня… но уж очень он злой! Кровь бросилась мне в голову… Подумать только! Чтобы чужой ребенок так меня укусил!..

— Неужели ты не понимаешь? Если бы это был твой ребенок, он бы все равно сделал то же самое.

— Правда? Ну, ладно!.. Иди сюда, змееныш, я тебя умою!.. Подумать только, так укусить!

Мальчик еще сильнее прижался к земле.