Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Я вспомнила рассказ Войки, и мне трудно было поверить, что в его спокойствии таится столько злобы.

— Что ты здесь делаешь, Думитру?

— Да вот… сижу, барышня.

— Устал?

— Дак… устал.

— Много еще дел?

— Да хватает, барышня, хватает.

Жизненные тяготы переносил он терпеливо, не проклиная жизнь, но и не любя ее. Казалось, живет он по привычке.

— Надо бы дождя?

— Да надо бы, не то все сгорит.

— И что же, Думитру, вы ничего не делаете?

— А что сделаешь?.. Ничего, барышня, потерпит еще земля. Может, и дождь будет.

Он вынул из-за пояса табакерку, щелкнул по ней, открыл и стал сворачивать себе папиросу.

Из дома послышался голос Войки, звавшей его ужинать. Он встал и глухо отозвался:

— Иду, иду.

По пути к дому ногой подтолкнул волам охапку сена. Покачиваясь, вошел в дом. Каждый раз, проходя мимо распахнутой двери, я видела их за ужином. Они сидели у низкого круглого стола. Ели деревянными ложками из одной миски.

Они казались уставшими, задумчивыми. Огонь еще горел, отбрасывая странные тени и красноватые блики и постоянно изменяя их лица.

Позже, когда и я кончала ужинать у себя в комнате, Мария, моя горничная, которая приехала со мной из города, вдруг сказала:

— Видели бы вы, барышня, как дядя Думитру избил прошлой ночью Войку!

— Откуда ты знаешь?

— Как откуда? Я слышала, как она стонала.

— Да за что избил-то?

— Войка сказала, что не хочет брать мальчишку, а он сказал, что прогонит ее.

— Какого мальчишку?! — спросила я в полном недоумении.

— Сына Думитру.

— Какого сына?

— Да того, что родился, пока он был в Молдове.

— Какой сын, Мария?

— Да откуда мне знать, барышня? Так она сказала.

— Кто, Войка?

— Да.

— А кто мать ребенка? Не Войка?

— Да нет, конечно! Цыганка! Он в войну родился.

— Цыганка? А где же ребенок?

— У матери. Цыганка-то говорит, что выбросит мальчишку, а дядю Думитру опозорит на всю округу да и Войку сглазит и в гроб вгонит. Не дай бог водиться с цыганами.

Теперь я начинала понимать причину Войкиных слез.

— А Войка-бедняга что говорит?

— Да она, кажется, просит дядю Думитру отдать ей те два погона земли, что возле огорода, а он не хочет.

— Вот оно что! Ну, а если он даст землю, Войка согласится взять ребенка?

— Да.

Я расхохоталась.

— Значит, если Думитру даст землю, то сможет взять сына, так что ли?

— Конечно.

— А он не дает?

— Нет.

Мне казалось, что я мучительно пытаюсь разгадать нелепую загадку, смысл которой не проясняется, как ни старайся.

Легкий стук в дверь, тихо входит Войка, затворяет за собой дверь и, улыбаясь, останавливается посреди комнаты.

— Что, Войка?

— Да ничего. Вот к вам пришла, барышня.

Сначала я подумала, что ей чего-то от меня нужно, но ее безмятежность удивила меня. Она, как и Думитру, выглядела такой спокойной! И все же было в этом спокойствии что-то, что говорило: они подстерегают друг друга, и вот-вот вспыхнет ссора.

Сидя рядом со мной, Войка грызла сухари. Потом вдруг сказала:

— Эта проклятая Флоаря опять у меня двух молодых курочек унесла: вот я ей покажу… будет меня помнить!

— Какая Флоаря?

— Да невестка. Жена Стояна.

Вмешалась Мария:

— И она то же самое говорит про тебя: будто ты у нее курицу-несушку украла!

Обвинение ничуть не тронуло Войку, она повторила, певуче растягивая слова:

— Вот задам я ей, будет меня помнить!

И тем же спокойным тоном, думая, видимо, о другом, добавила:

— Приходите в воскресенье на хору, барышня… Деревенскую одежду, что у вас есть, наденьте. То-то красавица будете! Парней смущать будете!.. А я вам свое ожерелье дам!.. Вы вечером белым порошком лицо посыпаете? Пудрой-то?

Мария с презрительной усмешкой, высокомерно глядела на Войку, которая никогда не бывала в городе, не то что она.

Я спросила:

— Войка, а где же Думитру? Верно, ждет тебя?

Войка отрицательно покачала головой. Я чувствовала, что ей хочется о чем-то поговорить, но Мария ей мешает. Она сказала:

— Я, барышня, побуду у вас, пока вы спать не ляжете! Можно?

— Конечно. Иди, Мария, Войка поможет мне.

Оставшись со мной наедине, Войка долго не знала, как ей начать свою исповедь. Руки ее беспокойно шевелились. Я спросила:

— Войка, ты успокоилась? Не плачешь больше?

— Не плачу, барышня.

— Помирилась с Думитру?

— Куда там!

Она помолчала и, вдруг решившись, торопливо зашептала:

— Ухожу я, барышня.

— Спать?

— Нет, от него ухожу, от Думитру.

— Как уходишь? Куда?

— Куда же, к матери!

— Когда?

— Этой ночью.

— А он что говорит?

— Да он не знает… Вот уйду, тогда и посмотрим, каково ему одному будет!

Я спросила без обиняков:

— А что, если он тебе даст развод? Разойдется с тобой, — пояснила я, видя ее удивленные глаза, — и приведет другую, ту, что с ребенком?

Войку ничуть не удивило, что я знаю о существовании ребенка, — видно, и Марии она сказала нарочно, чтобы я узнала. Она помолчала как бы для того, чтобы собраться с мыслями, и заговорила тихо и медленно: