Рунные витражи

«Одно другому не мешает», – кланяясь, отвечал старый егерь.

Кланялся он не так низко, как другие селяне, лишь чуть-чуть нагибал голову.

Сидя около Радко, вуйко не спеша раскурил люльку. Его длинные усы свешивались белыми змеями и шевелились отдельно друг от друга, когда Петро затягивался табачком. В детстве Радко это смешило, а вуйко Петро, часто бывавший в их хате, сердился, не понимая, отчего хлопец заливается звонким смехом.

Вуйко всегда так разговаривал – скажет что-то обычное и ждет от собеседника отклика, будто истину какую открыл.

– Рождество, говорю, скоро, – повторил Петро. – На свадьбу позовешь?

– Что? – переспросил Радко. – Конечно! Всем селом гулять будем.

– Молодость – хорошее дело. Помнится, мы с твоим отцом гуляли, царство ему небесное, – перекрестился вуйко Петро. – Эх, как гуляли…

Он выпустил облачко дыма, и оно пролетело сквозь искрящиеся снежинки. Зима в этом году выдалась суровая. Горы давно укрылись снегом, и звуки терялись в этом белом покрывале, отчего казалось, что уши заполнены вязкой, морозной тишиной.

– Повезло тебе с Гандзей, ладная девка! Ладная… И хозяйство у Милошей зажиточное, – продолжил вуйко Петро, затем резко сменил тему разговора: – Пан Вацлав скоро на охоту приедет. Говорят, не один, а с самим Потоцким, что к королю вхож. Прознали про нашего Хыжака.

Радко вспомнил о стелющемся над землей рычании, и дрожь пробежала по его телу. Он помнил, как непослушными руками открывал овечий загон, а вот как взобрался на смереку, в памяти не сохранилось. Обнаружил себя Радко уже сидящим высоко среди ветвей, рубаха была разорвана, руки исцарапаны. Хыжак долго ходил кругами под деревом, раскрывал зубастую пасть и рычал, заставляя Радко зажмуриваться от страха и читать молитвы. Порой заврус скреб по стволу короткими передними лапками, раскачивая смереку, отчего Радко вцеплялся в ветки еще сильнее, так, что потом было трудно разжать побелевшие пальцы.

Когда Хыжак убрался прочь, парубок еще долго сидел на дереве, затем слез и подобрал свою трембиту. Она сохранилась чудом – заврус лишь оставил на ней след своего когтя. Луг был забрызган красно-белыми пятнами растерзанных овечек.

– Мало их осталось, – продолжил вуйко. – Хищных заврусов. Да и длинношеев немного. Говорят, на равнинах совсем нет.

«К лучшему», – подумал Радко.

– Наш тоже откуда-то пришел, – вздохнул Петро. – Не застрелить – сожрет по весне всех длинношеев. Так что убьют его паны. То еще развлеченье будет.

Радко вспомнил охоту, что видел позапрошлой зимой. Ходили слухи, что один из длинношеев стал шатуном, а поднятые во время зимней спячки заврусы, даже травоядные, и мясом не побрезгуют. Крик о шатуне подняла бабка Орыся, которая увидела завруса на краю села, когда стирала в проруби белье. Ради такого дела пан Вацлав приехал. В засаде с егерями сидел, а Радко и другие загонщики по лесу шли, шумели – выгоняли завруса на стрелков.

То ли привиделось старой Орысе, хотя следы в лесу говорили об обратном, то ли убежал куда длинношей, только не нашли шатуна. Тоже к лучшему. Встречаться с голодным заврусом себе дороже выходит! На них по-другому охотятся. С наступлением холодов заврусы зарываются в землю, набрасывают на себя целые холмы из грязи, ветвей и листьев и спят до весны. Поднимают их из берлог, сонных, и стреляют, пока не пришли в себя. Что пан Вацлав тогда и сделал – не возвращаться же без добычи!

Нашел вуйко Павло берлогу длинношея поближе, аккурат на берегу Черемоша. Вид – красота! Хоть сейчас картину рисуй, красивее, чем вуйко Децебал малевал, когда еще при уме был. Правда, он больше иконы для церквей изображал. А тут – река, замерзшая едва ли не до половины. Лес, укрытый льдом после оттепели, серебрится на солнце сосульками. И огромный холм, в котором спит заврус.

«Колите его! Колите!»

Длинные заостренные шесты в руках загонщиков протыкали снег. Шест в руке Радко был шершавым, занозистым, и парубок думал лишь о том, чтобы поскорее всё закончилось. После одного тычка почувствовал, как острие царапнуло по чему-то твердому, но податливому – надави сильнее, и шест вернется выпачканным в крови.

Радко представил, будто не заврус, а он сам спит под снегом, и его колют палками, заставляя проснуться, выползти на верную гибель. А потом вспомнил раздавленного Иванко и вуйка Децебала, играющего на невидимой скрипке, и навалился на шест сильнее, глубже вгоняя острие в тело спящего длинношея. Заврус заворочался, шумно задышал под слоем из снега и грязи.

«Что вы так медленно, олухи!»

«Так он уже встает, господин! О – поднимается!»

Вершина берлоги лопнула, из образовавшейся дыры показалась голова длинношея. Маленькая, по сравнению с остальным телом. Казалось, что из-под земли выползает огромная змея. Глазки завруса смотрели на людей, будто не понимая, что происходит. Во взгляде читался немой вопрос: «Хлопцы, что вы все от меня хотите?» Дай заврусу время – и он придет в себя, поднимется во весь рост, ударом хвоста раскидает людей, растопчет в кровавые лепешки, как беднягу Йванко.