Рунные витражи

Радко помрачнел. «Они» – это паны с охотничьей свитой. Картина, на которой Гандзя лежала в панской постели, преследовала Радко с самого разговора с вуйком Петром. Отчаянье сменялось безразличием. Радко мог неподвижно сидеть под снегопадом так, что покрывался белым одеялом. Может быть, ему стоило замерзнуть? Глупо и грех. Нет, он мужчина. Он не сделает глупости.

Однажды Радко пошел к Черемошу. Река, непривычно глубокая возле их деревни, в эту зиму замерзла. Парубок прошел не по мосту, а спустился к каменистому обрывистому берегу, ступил на тонкий лед. Ледяная корка трещала под ногами, но Радко упрямо шел на другой берег, будто проверял, заберет его Бог к себе на небо, или ему суждено жить? Лед выдержал. Радко взобрался на берег, там, где возвышались холмы нескольких берлог длинношеев.

Парубок ходил среди белых курганов, прислушиваясь к дыханию спящих в них гигантов. Порой ему казалось, что он слышит, как стучат сердца заврусов. Чудовищ из древности осталось мало, но они упорно цеплялись за жизнь.

Радко вспомнил охоту, вспышки ружей и отлетающие от головы длинношея кровавые ошметки. Заврусы одни на свете, как и он, Радко. Может быть, Гандзя права, что с заврусами ему разговаривать легче, чем с людьми?

– Радко, очнись, что с тобой? – донесся будто издали голос Гандзи.

Вместо ответа Радко снова поцеловал Гандзю в губы. Сегодня он был неожиданно решителен.

– Я не хочу, чтобы это был пан, – сказала Гандзя и принялась распоясывать полушубок.

Ее движения казались медленными, словно во сне. Радко видел, как изо рта девушки вырываются облачка пара. Как медленно опускается полушубок, и Гандзя развязывает на груди сорочку. Ее кожа от холода посинела и покрылась пупырышками.

– Нет! – сказал Радко. – Так нельзя. Не по-божески.

Он привлек девушку к себе, прижал к груди, согревая. Гандзя расплакалась.

– Я должен сейчас остаться один, – Радко отстранил девушку и помог завязать рубаху. – Прости, так надо.

Гандзя хотела что-то спросить, но посмотрела в глаза Радко и лишь молча кивнула. Радко полегчало, словно камень свалился с его души, когда он принял решение. Мир вновь обрел краски. Но стоило Гандзе уйти, как сердце учащенно забилось. Хотелось рвануться следом за ней, удержать, сделать то, о чем так долго мечтал, но парубок лишь плотнее сжал губы.

Когда Гандзя обернулась, прежде чем скрыться за деревьями, волна уверенности схлынула, вновь охватило отчаянье. Нет! Он не сдастся и не отступит! Мужчины должны поступать, как решили.

Радко запустил руку в трещину в стволе и достал спрятанную там трембиту. Уходя, парубок снял с ветви голубую ленту и спрятал за пазуху.

Берлога Хыжака находилась гораздо дальше места спячки длинношеев. Радко пришел к ней на рассвете, едва солнце выглянуло из-за соседней горы. Присел, опустив руку в рыхлый снег. Там, под толщей льда, снега, ветвей и камней, спал хищник. Тот, кто пришел на зов трембиты Радко.

Сегодня его убьют. Паны уже приехали. Вскоре вместе с егерями они соберутся возле берлоги. Загонщики будут тыкать шестами, пока заврус не проснется и не начнет выбираться из зимнего лежбища. Тогда его застрелят. Чтобы убить такого гиганта, нужно много пуль, но участь завруса предрешена – его голова будет красоваться в замке у пана. Только Радко успеет раньше.

– Вставай! – закричал он, протыкая стену берлоги срубленным деревцем. – Вставай, бесовский сын! Поднимайся!

Новый удар. Дрожь в ногах прекратилась. Радко захлестнула ярость.

– Гандзю мою захотел, сволочь?! На! Получай! Чтоб тебя заврусы сожрали!

Радко прокричал привычное проклятие и рассмеялся во весь голос – с мыслью о том, как оно соответствует действительности.

– Просыпайся, тварь!

Вершина берлоги взорвалась неожиданно для Радко, и парубок сел в снег. Из провалившейся дыры показалась голова Хыжака. Налитые кровью глаза осматривали окружающее в поисках обидчика. Передние лапки скребли по ледяной корке.

Радко, не поднимаясь на ноги, попятился на четвереньках. Дальше, еще дальше. Взгляд завруса и торчащие зубы притягивали взор, заставляли забыть обо всем. Радко овладел страх, до дрожи в ногах, до слабости, когда тело отказывает тебе повиноваться. Парубок замер, ощущая, как штаны стали предательски мокрыми. Заврус открыл пасть и попытался зареветь. Но осипший после спячки голос подвел хищника, и из его рта вырвалось лишь сипение. Радко неожиданно засмеялся. Поднялся во весь рост, подбежал к лежащей на камнях трембите, поднял ее и задул изо всех сил.

Рев прокатился по зимнему лесу. Заврус остановился и посмотрел в сторону парубка подслеповатыми глазами. Хыжак не мог понять, кто бросает ему вызов.

– Я здесь! – закричал Радко, размахивая руками. – Сюда! Ко мне!

И снова заиграл на трембите.