Руны огненных птиц

В носу защипало. Илька завернула птицу обратно в платок и, не одеваясь, вышла в лес. Ей хотелось отнести галку в чащу. Туда, где, как казалось девушке, ей было самое место. Илька положила птицу на снег под ветви орешника и, всхлипнув, поспешила обратно в дом. Она шла и спотыкалась, не чувствуя силы в ногах.

Она устала. Она так устала. От войны, вида чужих ран, смертей и болезней. От Вамматар и её полумёртвого человека, застрявшего между миром живых и Туонелой. Она устала от всего.

Вернувшись, Илька снова взглянула на парня и его рану. Ничего не изменилось, кроме того, что губы его посинели ещё сильнее. Потирая болящие виски, девушка бросила обломок стрелы в огонь и снова вымыла руки. Запах крови, кажется, уже въелся в её кожу и теперь преследовал всюду. Кровь животных не так сильно травила пальцы, как травила их кровь умирающих людей.

А птицу ли она сейчас убила? Почему руки так яростно жгло пламенем чужой человеческой жизни?..

– Я ненавижу тебя, Эйно, – прошипела Илька, глядя в костёр. – Ненавижу тебя за то, что ты обманул меня в который раз. Ненавижу за то, что сделал с моей матерью и со мной. Ненавижу, Эйно.

Произнеся это, она отправилась спать, но долго не могла уснуть, ворочалась, несмотря на усталость, ломившую тело. Кажется, во сне она кричала, и Грима то и дело будила её, чтобы успокоить.

«Я ненавижу тебя, Эйно!»

В земли Ве пришли облака, и солнце, взошедшее под серым покровом, не смогло пробиться сквозь них. Всю ночь шёл снег, и он не прекратился, когда начало светать. В доме было темно. В приоткрытое отверстие на крыше залетали шальные снежинки, похожие на заблудших мотыльков. Они недолго вращались меж узелков дыма и истаивали, падая в очаг прозрачными каплями.

Илька проснулась, но долго ещё лежала, не желая вставать. Она продрогла до костей так, что тёплый бок матери уже не согревал. Если б можно было дотянуться до очага руками да подкинуть дров, не вставая с постели, она бы вовсе пролежала весь день. Глаза за ночь опухли, нос заложило, а горло саднило. Голова болеть не перестала, лишь пропал в ушах звон, дребезжащий комариными крыльями.

Мать ещё спала. Гриме сложно было справиться с сонливостью с тех самых пор, как испортились её ноги. Точнее, как Эйно испортил ей ноги…

Хлюпнув носом, Илька всё-таки нехотя оторвала голову от тюфяка и села, поджав к груди колени, зевнула. Продрав глаза, она бросила ленивый взгляд на тлеющие в очаге угли, над чёрными и хрупкими костями которых плясали снежинки.

Илька не сразу поняла, что сквозь дым на неё посматривают два внимательных глаза. Наконец, поймав чужой взгляд, девушка вздрогнула так, что в спину вонзились холодные иголки.

– Ох боги, – невольно сорвалось с её губ.

Парень неподвижно сидел на лавке, поджав под себя левую босую ногу и привалившись к стене. Он был одет в ту одежду, какую Илька украла для него, а на плечах лежал её коричневый плащ, бахромой спадая на острые колени. Лицо его было уставшим, мрачным, но прежде синие губы наконец были налиты кровью и плотно сжаты. На щеках его не было больше ран, как не увидела Илька и обморожений на ногах и пальцах. Она с увлечением рассматривала его, подмечая перемены, и никак не могла поверить в реальность происходящего. Парень показался ей даже красивым, если бы не колкий, мучительный взгляд ясных голубых глаз, смотрящих на неё как на заклятого врага. Под этим взором Илька невольно сжалась, снова подтянув к груди одеяло, лишь бы спрятаться от него.

– К-как ты себя чувствуешь? – произнесла она по-датски. Голос её был хриплым и тихим.

Он не ответил, лишь прищурил глаза, как показалось Ильке, недобро, и провёл рукой по волосам. Илька нахмурилась. Только сейчас она обратила внимание на то, что прежде русые волосы юноши стали светло-серыми, седыми.

– Бывало и хуже, – наконец произнёс он. Голос его оказался куда мягче и нежнее взгляда. – Очень хочется есть.

– Я оставляла мясо.

– Я его уже съел.

– Ох. Были ещё остатки похлёбки. Ты давно очнулся?

– Да. Как рассвело. А солнце уже давненько встало.

Илька заглянула в отверстие в крыше и зябко поёжилась. Наконец она неохотно встала, чтобы подбросить в очаг дров, и, завернувшись в одеяло, села возле огня, раздувая пламя. Случайно вдохнув дым, она закашлялась. Наконец огонь разгорелся, жадно треща дровами и освещая крошечный домишко мягким рыжим светом. Илька поставила на огонь похлёбку и принялась неторопливо помешивать её.

– Как твои раны? – спросила она, не поднимая глаз от варева.

– Зажили, – негромко ответил парень и с какой-то обречённой горечью добавил: – Разве что пальцев я до сих пор не чувствую.

– Ты целый день пролежал на холоде в канаве с телами, – отстранённо заметила Илька, будто это не она пыталась вытащить его оттуда. – Неудивительно, что ты их отморозил. Хотя, может, к ним ещё вернётся чувствительность.

Парень тоскливо вздохнул.

– Как тебя зовут? – обратилась она с вопросом и вдруг закашлялась, закрывая ладонью рот.

– Ситрик. – Он ответил не сразу, будто размышлял, какое из имён назвать. – А тебя?

– Илька.

– Это ты вытащила меня? – поинтересовался он, подсаживаясь ближе.

– Из канавы?