Руны огненных птиц

Илька оделась, собралась. Она тряхнула за плечо дующего на отвар Ахто, сообщая, что готова идти, но теперь пришлось ждать, пока мужчина допьёт. Присмотревшись, нойта заметила, что у него и правда обожжены усы. Наконец она выпроводила мужчину за дверь и повернулась к Ситрику и Гриме, чтобы негромко сказать на датском, что постарается вернуться как можно раньше. Мать вздохнула, а парень кивнул на её слова и пожелал удачи.

– Тару, мать Хирви, заболела. А она тяжёлая. В её-то годах, – произнёс Ахто, когда они шли на лыжах вдоль дальней из ферм.

– Что с ней? – решила уточнить Илька, нагоняя Хирви. Говорить было неприятно – снежинки лезли в рот и нос.

– Не знаю наверняка. Она лежит и не встаёт, а сама бледная, как зима. Точнее я тебе не скажу, цыплёнок.

Хирви встретил их у ворот, будто сторожил весь день, ожидая, когда прибудут Илька и Ахто. На шапке его и плечах было по сугробу, а на лице – хмурое выражение. Девушка тихонько приветствовала его, и Хирви тут же потащил её к бане, ухватив под локоть и не произнеся ни слова. Илька испугалась, но засеменила следом, спешно перебирая короткими ножками. Высокий Хирви со своим широким шагом чуть ли не волочил её через двор.

– Заходи, – глухо произнёс он и приоткрыл перед Илькой дверь. Сам он боялся даже заглянуть в баню, и нойта тут же смекнула, что случилось с женщиной.

Илька юркнула в тесное, дышащее теплом помещение. Тару голая лежала на лавке, укрытая тонкой тканью. Она свернулась клубком, плотно прижав к животу руки. Лицо её было белым, как и сказал Ахто, а на лбу блестели капельки пота и пара. Волосы её намокли. Дыхание Тару было тяжёлым – воздух с лёгким хрипом вырывался из приоткрытого рта. Рядом с ней сидела служанка и гладила Тару по плечу. Илька спешно сняла плащ и запашной кафтанчик, бросила их на полку и попросила у служанки кружку. Вытащила из кузовка несколько порошков и бросила их в горячую воду. Кажется, женщина даже не заметила её прихода – она пребывала в тонком бессознании, когда дух изо всех сил держится за собственное тело, а ветер со звёзд и дыхание корней пытаются унести его прочь.

– Где ребёночек? – шёпотом спросила Илька у служанки. Та подняла конопатое лицо и одними глазами показала в угол на ком окровавленных тряпок.

Илька передала служанке отвар, а сама тихонько подошла к свёртку. Она уже успела понять, что ребёнок был мёртвый и, скорее всего, недоношенный, но отчего-то всё равно кралась кошачьим шагом, точно боялась разбудить его. То, что было спрятано в тряпках, не шевелилось и не дышало. Илька подцепила краешек ткани, отворачивая угол, и заглянула внутрь. Младенец был синим и совсем крошечным, не крупнее новорождённого щенка, с огромной головой и плотно прижатыми к телу ручками. Девушка завернула его обратно и обратилась к служанке:

– Надо дать ему имя и перевязать пуповину волосами, чтобы он не подумал, что его бросили. Тару ничего не говорила?

– Нет, – негромко ответила служанка. – Она только плакала, а потом уснула.

– Я не сплю, – послышался слабый голос Тару.

– Вот и славно, – выдохнула Илька. – Выпей отвар, пожалуйста.

– Всё мокрое, от воды тошно, – пробубнила женщина, но послушно выпила горькую жидкость, даже не поморщившись.

Допив отвар, Тару снова легла, положив голову на колени служанке. Её опухшее лицо от усталости и боли казалось уродливым и старым. Она не молода, наверняка была даже старше Гримы. Судьба решила сыграть над несчастной злую шутку, подарив ребёнка, которого она уже не могла выносить.

Илька взяла на руки свёрток и, не разворачивая, поднесла к женщине. Она привычно взяла младенца так, будто тот был живой и тяжёлый, но веса она в руках не почувствовала.

– Нужно дать имя ребёночку, – негромко, но требовательно произнесла Илька, пока Тару не уснула.

– Там мальчик или девочка? – уточнила женщина.

– Мальчик, – ответила Илька.

– Кауно, – чуть подумав, сказала Тару. – Я хотела так назвать своего первенца, но муж выбрал другое имя… А с тех пор у меня рождались только дочери.

– Слышишь, Кауно, – обратилась к свёртку девушка, чуть качнув его, а после снова обернулась к Тару. – Мне теперь нужно срезать локон твоих волос и им перевязать пуповину. Пусть частичка тебя умрёт вместе с ним и пойдёт следом.

Женщина вяло кивнула, и Илька, опустив мёртвого ребёнка на колени, потянулась за ножом, но нашарила лишь воздух. Она так торопилась, так спешила, что забыла свою подпояску с ножом. А тем временем Ахто, редкостный болван, с удовольствием жевал разваренные ягоды, будто Тару болела насморком, а не рожала недоношенного младенца!

Догадавшись, служанка протянула Ильке нож Тару, и девушка срезала им локон за ухом. Волосы у неё были длинные, густые – всем на зависть. Седина на них лежала, точно иней на прелой осенней траве. Илька завязала узелок, повторяя имена мертвеца и его матери, а после завернула младенца обратно в ткань и положила под бок женщине к животу. Тару тяжело и болезненно вздохнула. Илька хорошо помнила слова, какие Бабушка шептала над крошечными телами и их уставшими, сбросившими мертвеца матерями. Часто она это слышала – такова уж женская доля…