Руны судьбы

Травник и девушка сидели в старом доме рудокопов. Недавний танец на ночной поляне сделался как сон, как выдумка, как давнее видение, и если бы не шаловливый зуд в ногах, Ялка подумала бы, что ей это примнилось. «Наверное, вот так это и бывает, когда чужие попадают на бесовский шабаш, пляшут там всю ночь, а после просыпаются, усталые, как загнанные кони, и не могут ничего понять и вспомнить, что с ними приключилось», – подумала она. Подумала и поразилась: ещё два месяца тому назад подобные мысли вызвали бы в ней испуг и отторжение. Наверное, она даже пошла бы к священнику – спросить совета и покаяться. Но теперешняя Ялка, заглянувшая в глаза высокому, уже совсем иначе думала о том, что происходит в этом мире.

– Не только, – сказал Жуга так неожиданно, что Ялка вздрогнула. К этой его манере говорить она никак не могла привыкнуть.

Он повернулся к ней и смерил её взглядом.

– Что? – глупо переспросила она.

– Я говорю: я не только поэтому играл, – терпеливо пояснил ей травник. – Очень просто начать и сложно прекратить играть в ночь зимнего солнцестояния. В йольскую ночь запляшет кто угодно, если заиграть как следует. Понимаешь, там, в городе, мною владела злость. А злость нельзя оставлять в своём сердце, это может плохо кончиться. Против этого есть лишь одно средство… Во всяком случае, я знаю только его. Вот ты, – неожиданно спросил он, – что чувствовала ты, когда, как майя, танцевала на поляне?

– Радость, – честно глядя травнику в глаза, ответствовала Ялка. И неожиданно добавила: – И грусть.

– Какими ты их видела? Какие они были?

– Какие? – переспросила та. – Ну, не знаю… Красивые. Лёгкие. Наверно, добрые.

Травник улыбнулся.

– Значит, у меня получилось, – сказал он. – Не знаю почему, но в этот раз получилось. Может, из-за тебя? До этого они меня к себе ни разу не подпускали.

– Ты замечательно играл! – запротестовала Ялка. – Но при чём тут я?

Ответ, который дал ей Лис, был странен:

– Ты угадала имя танца.

Ялка ничего не поняла.

Некоторое время они просто сидели, она – на кровати, Жуга – на полу, у камина. Ялка вдруг подумала, что безрукавка на ней пахнет травником. Несмотря на господствующие в доме запахи дыма и лаванды, она ощущала его очень отчётливо. И не сказать, что ей это не нравилось. Просто ей показалось, что за то время, пока она её носила, запах выветрился, а оказалось, нет.

Снизу дуло, но, казалось, травник этого не чувствует. Мальчишка, приведённый травником, лежал на ближней к очагу кровати, на специально вытащенном по такому случаю запасном тюфяке. Из-под груды одеял высовывалась только голова. По-видимому, что-то в нём не выдержало тягот пути, и паренёк свалился в горячке. Правда, травник утверждал, что опасности нет и через неделю тот будет как новенький, но сейчас Фриц крепко спал, весь раскрасневшийся, вспотевший и напоённый отваром сонных трав.

Золтан, как сказал Жуга, принял решение заночевать в каком-нибудь другом месте.

Наконец Ялка заёрзала и, чтоб хоть как-то разогнать сгустившуюся тишину, спросила:

– А бурдон? Почему он всё равно играл? В чём секрет?

– Волынка? – хмыкнул травник. – Считай, что просто некоторая часть меня осталась там и продолжала играть.

– Часть тебя? – переспросила Ялка.

– Ну да. Я называю подобную частицу «тельп».

– А куда она делась потом, эта частица?

Жуга пожал плечами.

– Откуда мне знать? Рассеялась, должно быть. Это же был не я. Вернее, это был как бы такой маленький «я», который не умел ничего другого, только играть на волынке, и то недолго. Потому что жить он тоже не умел, а у меня не было времени его учить. Да я и не хотел, чтобы он умел делать хоть что-то ещё. Понимаешь?

– Как сложно… – Ялка покачала головой. – Это, должно быть, великое чудо!

– Нет, что ты, на самом деле это просто. Надо только очень захотеть и не выпускать это из головы. Когда-нибудь ты и сама так сможешь. Самое сложное – проследить, чтобы потом эта самая «ты» рассеялась, исчезла. А они цеплючие, эти тельпы… Но развеивать их надо. Иначе покоя не будет ни «ей», ни тебе, а «она» обозлится. Это часто случается. А представь, каково это – целую вечность играть на волынке! Сначала она будет странствовать, потом поселится где-нибудь и начнёт пугать людей. Я раньше, когда помоложе был, сталкивался с такими.

– А зачем ты вообще заставил их плясать?

– Солдат? А что я должен был с ними сделать? Убить, что ли?

Ялка опустила взор.

– Мне всё равно, – сказала она. – Мог бы и убить. Теперь они от нас не отстанут. Я ненавижу их. А мы… Мы всё равно теперь еретики. Когда нас поймают, то жалеть не будут. Если мне и суждено плясать, то только на раскалённой сковородке.

Травник чуть привстал и тронул её за руку.

– Не надо так думать, – мягко сказал он. – Прошу тебя, Кукушка, не надо. И говорить так не надо. Если я скажу, ты не поймёшь, но сейчас не надо.

– Чего я не пойму? – она вскинулась. Слезинки побежали по щекам. – Чего? Ты всё время говоришь загадками, как я могу понять?!

Травник отодвинулся и теперь сидел спиной к огню, охватив руками колени. Лица его она почти не различала.