Руны судьбы

Почти всё досталось Золтану. Он на мгновение ослеп, сделал несколько шагов назад, ударился о стол и замер там, отфыркиваясь, как тюлень. Протёр глаза, схватил нож и встал наизготовку, но в комнате было тихо. Жуга успел перехватить девчонку на пороге, и та теперь тряслась, прижавшись к травнику, и прятала лицо. В суматохе Хагг не сразу осознал, что девка выскочила в комнату в чём мама родила.

Ну, разве что ещё вся в мыле.

– Что стряслось? – спросил Хагг, насторожённо разглядывая сумрак за её спиной.

Травник посмотрел на девушку и взглядом повторил его вопрос.

– Там… – Девчонку передёрнуло. – Там под лавкой… змея!

Жуга шумно выдохнул. Провёл рукой по её мокрым волосам, мягко отстранился и шагнул к кровати. Сдёрнул одеяло, набросил девушке на плечи, запахнул и усадил её на лавку. Присел, как перед маленьким ребёнком, отвёл волосы с её лица и заглянул в глаза.

– Сейчас зима, Кукушка, – мягко сказал он и повторил по складам: – Зи-ма. Понимаешь? Все змеи спят. Если не веришь, я потом найду и покажу тебе пару штук, но здесь их нет.

– Но яв… яв…

– Успокойся.

– Я в-видела там, п-п… под лавкой…

– Всё хорошо, – с нажимом повторил Жуга. – Всё хорошо, Кукушка. Успокойся. – Он протянул ей полотенце. – Оботрись.

Ялка быстро закивала, помаленьку приходя в себя. Стрельнула в Золтана глазами, залилась багрянцем и стыдливо запахнула одеяло. Пока она стояла безо всего, Золтан, несмотря на суматоху, разглядел её во всех подробностях. Девчонка была далеко не уродина, ладненькая, не впечатляла формами, но и не была из тех, которых за глаза с усмешкой называют «плоскодонками». Как говорится, всё было при ней.

Все два дня, пока Золтан был в гостях на старом руднике, Жуга держался замкнуто и неестественно спокойно, был неразговорчив и напоминал свой дом – полупустой, необжитой и неказистый, но крепкий и закрытый изнутри на все засовы. Золтан пару раз попытался вывести его из себя. Испытанный способ: Жуга, каким Золтан знал его прежде, непременно бы вспылил, а там, глядишь, и прояснилось чего. Но этот, нынешний, как вышел из себя, так и вошёл. Нипочём не догадаешься, что у него на сердце да на уме. Душа как зашнурованный башмак.

И дёгтем смазан.

Не скрипит.

Только при общении с девчонкой травник позволял себе чуток расслабиться, и тогда сквозь маску напускного безразличия проглядывал прежний, давно знакомый Золтану Жуга – порывистый, как западный ветер, вспыльчивый, но вместе с тем ранимый, чуткий и немного бесшабашный. Однако любовью здесь не пахло. Уж в чём в чём, а в этом Золтан был уверен. Девчонка, хоть и говорила искренне, чуток врала, держалась тревожно, но без женских штучек. Не друг и не подруга. И в дочери приёмные она как будто не набивалась. Почему Жуга так с нею возится, оставалось загадкой. И всё, вроде, ладно, но на самой границе восприятия звенели, бились маленькие колокольчики тревоги.

Зачем она пришла сюда?

Меж тем травник встал, расправил плечи, подошёл к порогу злополучной банной комнаты и наклонился, ухватившись за дверной косяк. Золтан про себя отметил, что травник даже сейчас стоял так, чтобы видеть сразу обе двери, и ни разу не повернулся спиной ни к одной из них. Он вгляделся в темноту под лавками, с минуту что-то разглядывал, потом переменился в лице. На скулах его заходили желваки.

– М-мать… – сквозь зубы выругался он, порывисто шагнул во тьму и с грохотом захлопнул за собой расшатанную дверь.

В последний миг Золтану показалось, что Жуга засучивает рукава.

– Что ты знаешь о нём, девочка? – спросил негромко Хагг, когда за травником закрылась дверь. – Что знаешь ты об этом человеке?

Девчонка вздрогнула, посмотрела на дверь, потом на Золтана, потупилась, куснула губы и вдруг блеснула глазами из-под завесы мокрой чёлки. Выпрямилась (тот ещё характер…) и с вызовом вскинула голову.

– Ничего, – сказала она.

* * *

День катился к вечеру, такому же неприглядному и серому, каким был он сам. Не осень, не зима, а так, не разбери-поймёшь. Вроде и снег лежит, и лужи подо льдом, и в то же время только ступишь – под ногою камни, глина, жухлая трава, всё проседает, липнет на ноги… Беломордый ослик отца Себастьяна плёлся мерным шагом; погонять его было себе дороже – он вполне мог заартачиться и встать. Вровень с ним шла лошадь Киппера, следом месили дорожную грязь пятеро солдат. Усталость брала своё, уже никто никуда не спешил. Дождь собирался весь день, но так и не собрался, к ночи похолодало, но и до снега дело не дошло. Дорога вяло выписывала петли меж холмов и перелесков, словно неразборчивая длинная строка из мемуаров великана. Бесконечные каналы, мостики и озерца успели всем осточертеть, солдаты не ворчали только потому, что по всем приметам постоялый двор был уже где-то поблизости. Всякий раз, поднимаясь на очередной пологий холм, маленький отряд различал в вечернем небе жиденькие столбики дымков: деревня.

Так оно и оказалось.