Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

Особо следует остановиться на украинцах. Нынешние приднепровские украинцы – это лишь одни из многих русских украинцев. Известно, украйнами славяне называли окраины своих земель. И не только русские так называли, но, например, и сербы – Српска Крайна. На Руси же в разное время существовало несколько украйн: украйна Псковская, украйна Студеного моря, Сибирская украйна. И жители каждой из этих местностей вполне могли бы в качестве самоназвания усвоить производное от того наименования своей малой родины, какое употреблялось в политическом и культурном центре государства, то есть называться украинцами. Но первыми усвоили и стали так называться именно жители Приднепровья. При этом вплоть до ХХ века приднепровские украинцы не забывали, что они русские люди, живущие к тому же в самой колыбели Руси. Не случайно гоголевский Тарас Бульба называет себя русским казаком, его национальное самосознание ни в коем случае не ограничивается Запорожской Сечью: он ощущает себя в ответе за всю свою полсветную родину – от Карпат до Великого океана.

Большевикам вольно было «национальностями» объявить только украинцев приднепровских, белорусов и всех великороссов – чрезвычайно неоднородных в этнокультурном отношении, – причем придать областям их расселения какую-то видимость национальных государств. Если бы они придумали учредить еще Поморскую ССР, Донскую ССР, Уральскую, Сибирскую, Гуцульскую и другие, то сейчас восточнославянских «национальностей» было бы не три, а сколько угодно больше.

Восточнославянский народ один и единый – русские люди. Пример со смоленскими русскими белорусами это вполне доказывает. Оказавшись после большевистского размежевания на одной административно-политической территории с великороссами – в т. н. РСФСР, – они без малейшего противления стали именоваться русскими, потому что и прежде были русскими, только не в нынешнем понимании, а в старом.

Но вернемся к Ивану Яковлевичу. Как часто поступают поповичи, он пошел по стопам отца: окончил смоленскую духовную семинарию, а затем и духовную академию. Однако священнического сана Иван Яковлевич принять не пожелал. И определился в духовное училище.

Но и педагогом он не стал. Любивший с самого детства проводить время в уединении за духовно-нравственными книгами, Иван Яковлевич тяготился учительской деятельностью. Он оставил училище и отправился в путешествие по русским святыням: побывал на Соловках, в Киеве. Придя в Нилову пустынь, он пожелал остаться там с братией. Целых три года Иван Яковлевич исполнял в монастыре все возложенные на него послушания. Но однажды он оставил обитель и возвратился в Смоленск. Там он снова стал учительствовать.

И вот в это-то время с Иваном Яковлевичем происходит неожиданное превращение, некий духовный перелом, приведший его на путь юродства. Причем утверждать, что он сошел с ума, нет никаких оснований. Во всяком случае какого-то события, очевидно, способного губительно повлиять на психику Ивана Яковлевича, его жизнеописание не приводит. Случившаяся с ним перемена объясняется единственно его осознанным стремлением к затворничеству и к постижению тайн Божьих, «почерпаемых им из книг Священного Писания».

Но просто так взять и уйти, оставив в недоумении своих учеников и их родителей, Иван Яковлевич не мог – это выглядело бы уж совсем необъяснимым чудачеством. И тогда он, изображая безумие, стал юродствовать. Он поселился на каких-то огородах в старой бане. Но покоя и одиночества Иван Яковлевич там не нашел. Скоро всему Смоленску стало известно, что их земляк Корейша, прославившийся своей ученостью и безукоризненными нравственными качествами, сделался юродивым. Наверное, в представлении смолян это было что-то вроде чудотворца. Потому что немедленно весь город бросился в баню к Ивану Яковлевичу со всякими нуждами – кому-то нужен совет, кому-то пророчество, кто-то чает исцеления.

Чтобы как-то умерить интерес земляков к собственной персоне, Иван Яковлевич повесил на бане объявление, гласящее, что всякий соискатель его высокой аудиенции должен являться перед ним не иначе как вползая в апартаменты на коленях. С одной стороны, понятно, что интерес к нему после этого не только не уменьшился, а, напротив, возрос. Но с другой стороны, очевидно, душевнобольной человек не способен на такой демарш.

И не важно – действительно ли Корейша хотел таким образом оградиться от наплыва посетителей или, на самом деле, у него имелись какие-то дальновидные планы собственной популяризации, в любом случае выбранный им прием выдает в нем человека отнюдь не умалишенного.

После этого число визитеров резко сократилось – немного находилось охотников вползать к Корейше, как к китайскому императору, на коленях. Наконец-то Иван Яковлевич мог в своем затворе спокойно читать книги и петь псалмы. Так он провел несколько лет.