Русачки (Les Russkoffs)

Я видел, как Берлин обрушивался, ночь за ночью. Ночь за ночью. День за днем, когда америкашки взялись за дело. Три тысячи летающих крепостей в слепящем полуденном солнце выпускают разом свои бомбы, все свои бомбы, вместе, по единой команде. «Ковровая бомбардировка», — так называется это. Послушайте ковровую бомбардировку хотя бы раз, СНИЗУ, а потом уж поговорим о тех болванах, которые вам объясняют, что нужно драться, увы, увы, очень жаль, но нет выбора, в то время как те же самые говнюки или их родня дали возможность преспокойно выращивать зверя, слушали, как он оглашал свои планы, дали ему возможность нарушить священнейшие договоры, смотрели, как он готовит великую мясорубку, помогали ему в этом, подталкивали на это… Но, тьфу ты, куда меня вдруг понесло? Сколько их, до меня, проклинали войну, потому что они ее получили в морду, сколько Барбюсов, сколько Рильке? А что это изменило? Люди есть люди, война не столь чудовищна, как считают, и возмущаются только слезливые, вроде меня. Война — это нормальный, фатальный продукт любого скопления людей. Переживи свой припадок, парень, наорись себе на здоровье, а потом спрячься подальше. Спасай свою шкуру. Спасай тех, кого любишь. Но не люби слишком многих, — рук не хватит. Не трать свое время и свое удивление на то, чтобы открыть, что люди — это сгустки противоречий, что они только думают, что ненавидят убивать, а на самом деле обожают это, что им страшно, но они обожают подавлять свой страх, и даже очень этим гордятся, они называют это мужеством… Оставь, старик, заткни свою глотку, они обзовут тебя «трусом», ведь это их самое страшное ругательство, их единственный настоящий постыдный порок, козлов несчастных, в то время как единственный настоящий порок, — и отнюдь не постыдный, — да и вообще, что такое стыд, — но опасный, смертельный, и как раз от него-то и подыхаешь, — это человеческая глупость, — плевать, что меня обзовут трусом, я даже считаю это полезным, но тот, кто говорит тебе: «Трус!», — обычно делает это, чтобы показать, что он хочет зла, а я, я не люблю, когда меня не любят, и тогда я сразу врезаю кулаком в морду. Вот так. Если ты не выносишь ужаса, парнишка, закрой глаза, заткни уши, они-то его выносят, этот ужас, они прекрасно привыкают к нему, лавируют в нем очень даже спокойно. У них есть одна вещь, которую они называют «совесть» и которая указывает им, когда этот ужас справедлив и хорош. Оставь. Притворяйся. Заткни пасть. М-да… Легко сказать.

Я видел, как обрушивался Берлин, день за днем, день за днем. Они сделали это. Они смогли это сделать. От этого я никогда не оправлюсь. Война всегда будет во мне, всегда, покуда я жив.

Они смогли сделать это. Они сделали это, смеясь, уверен, под песни, раскупоривая шампанское по большому случаю, да еще похлопывая друг друга по спине, что так метко целились… Человек смог сделать это. Я видел, как обрушивался Берлин, я не видел Лондона, здешние газеты хвастались, что он был раздавлен. Я не видел Харькова, я не видел Сталинграда, я не видел Дюнкерка, я не видел Перл-Харбора, я не видел ни Дрездена, ни Гамбурга, ни Дортмунда, ни Варшавы, я их не видел, но я видел их все. Я видел Берлин.