Русалочка должна умереть

Я ощущала себя порочно-взрослой и очень красивой. Такой, как Джесс. Сегодня, я и была Джесс. Сидела в самом первом ряду, в самом красивом из трех своих черных платьев. И мой мужчина, стоя перед общиной, читал ей проповедь. Я слушала, едва осмеливаясь дышать. Ярко-красный молитвенник с серебряным обрезом страниц, казалось, светился. Как фонарь над борделем.

– Он потрясающий, правда? – шепнула я, задыхаясь от восхищения.

Мне хотелось плакать.

– Виви, – сказала тетушка, сжав мою ладонь. – Не сейчас, не здесь…

И в первый раз, я поняла, что значило быть Джессикой. Это малышка-Ви имела право открыто любить своего красивого «дядю» и задыхаться от обожания. Малышка Ви всегда была в кого-то, да влюблена… У Джесс таких привилегий не было. Я стала взрослой, Ральф – запретным плодом. Верене предстояло захлопнуть рот и сидеть спокойно.

Я была не в том возрасте, чтобы впадать в религиозный экстаз.

– Сегодня мы обедаем здесь, в церкви, – шепнула тетя. – В конце месяца Ральф всегда дает обед за свой счет… Это у нас традиция. Твой… эм-м-м, дядя всегда говорил, что священник должен быть близок со своей паствой… М-м-м… я имею в виду, – она покраснела, – в платоническом смысле.

Я рассмеялась.

– Ах, боже мой! Я уж испугалась, меня отправляли домой без оргий!

Тетушка покраснела еще сильней. Машинально погладила жемчуг. Он имел над ней какую-то роковую власть. Я смутно догадывалась, что тетя нервничает из-за обеда. Боится, что кто-то что-то у меня спросит, а я отвечу что-то совсем не то.

А еще понимала, что ночью тетя все слышала и пылала ярче костров. Просто не смела сделать нам замечание. Из-за этого жемчуга?..

– Не нервничай, – шепнула я тете, притворившись, будто поправляю на ней колье, чтобы герб лежал аккуратно посередине. – Я будущая светская львица. Меня воспитывали в притворстве и лжи.

– Э-э, что? Я не понимаю!

Я улыбнулась: тетушка Ральфа никогда не умела врать.

– Твои секреты умрут со мной, прекрасная госпожа, – проскрипела я и сжала ее холодную, дрожащую руку. – Ты моя тетя со стороны Броммеров…

– Дальняя родственница Миркаллы, – чуть слышно выдохнула она.

– Которая скончалась от пневмонии, аминь!

Месса закончилась, люди стали вставать. Алтарный мальчик поставил на алтарь чашу с мелким круглым печеньем, которое заменяло гостии. Перед началом службы все желающие ложечкой клали одно печенье в чашу. В Штрассенберге священником был Карстен, один из сыновей дяди Ойгена, мой двоюродный брат. Он знал заранее сколько придет народу и раздавал настоящие облатки.

Здесь использовали печенье. Видимо, из гигиенический соображений, хотя я верила: никто бы не возражал, если бы Ральф облизывал облатки, прежде, чем положить их кому-то в рот. Я бы точно не возражала.

Говорят, будто девочка всегда влюбляется в папу. В мужчину, который отражает образ отца. У меня было двое таких мужчин. Один напоминал его внешностью, второй – содержимым.

Ральф был восхитителен. Он был мой!..

Я все еще пыталась сдержаться, когда откуда-то вынырнула Стелла и встала чуть позади меня. Пахнуло чесноком и вчерашней выпивкой. Прожив три года бок о бок с Джесс, я различала перегар даже сквозь ядреный запах ее духов и мятного освежителя, которым Стелла щедро брызнула себе в рот.

Мы обменялись короткими холодными взглядами.

В ту нашу первую встречу она была одета в удобный свитер и джинсы. Сегодня же на ней было черное коктейльное платье с гипюровыми плечами и рукавами. Под платьем – утягивающее белье и корректирующий лифчик. Кроме того, Стелла явно успела зайти в салон и сделать прическу.

Я громко перевела дыхание.

Это была не ревность даже; ревновать можно только к равному, а мы с нею были неравны. Это было какое-то брезгливое любопытство: неужто, титул доктор профессор психиатрии оказался таким заманчивым, что Ральф не заметил, как она выглядит. Даже в платье, даже в утягивающем белье, она казалась рыхлятиной.

– Как поживаете, фрау Дитрих? – спросила она очень светским тоном.

– А что? – еще более светским отозвалась тетя, не понижая голоса. – Вы и во мне нашли признаки каких-то душевных расстройств?

Стелла такого явно не ожидала.

– Я ничего не сделала, кроме того, что было необходимо.

– Выдавать себя за лечащего врача моей племянницы было в самом деле необходимо, – тетин тон стал холодным. Падая с губ, слова почти что звенели; хрупко, как падающие на землю сосульки. – Как и лгать мне, будто вас прислал Ральф.

На нас оглядывались, но тетя словно не замечала.

– Вы меня не так поняли, – заюлила Стелла. – Я…

– Милочка, – тетя вдруг резко остановилась и продела руку сквозь мою руку, – вы – отвратительная, пьющая лгунья. Я не желаю с вами беседовать. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Я молчала, пока вы преследовали Ральфа. Ральф взрослый и может за себя постоять! Но то, что вы пытались сделать с бедняжкой Ви, слишком отвратительно, чтобы продолжать знакомство.