Русофил

Михаил Сергеевич, если вы хотите доказать, что готовы изменить страну, надо немедленно освободить академика Сахарова, только тогда мы вам поверим. Да, Андрей Дмитриевич не в тюрьме, а в каком-то виртуальном карцере, но ситуация нетерпима и невыносима.

А через несколько недель Сахарова действительно освободили. Разумеется, вне какой бы то ни было связи с моим письмом. Но это было для меня знаком: можно надеяться. Именно действия, а не слова и тем более не книги Горбачёва давали надежду; по его книгам нельзя было сказать, что он основным образом переменит страну, горбачёвские идеи напоминали добродушный вид ленинизма.

Перестройка – один из важнейших в моей жизни экзистенциальных опытов. Все друзья бурлили, включая академика Сергея Аверинцева и литературоведа Мариэтту Чудакову. Многие из них выступали тогда по телевидению чуть ли не каждую неделю. Аверинцев, став депутатом, говорил, что надо восстановить на Руси соборность, и в духе соборности мы будем жить свободно и по-братски. Ничего подобного у нас и представить было нельзя – чтобы депутат парламента мыслил в таких категориях, тем более высказывался вслух…

Конечно, понятие соборности мне казалось – и кажется – довольно смутным, хоть я и написал о нём статью для всеевропейского “Словаря непереводимостей”, который придумала и составила Барбара Кассен. (Его перевели на много языков; забавно, что так охотно переводят книгу о непереводимости.) Но не потому, что религиозные идеи мне чужды, отнюдь нет. Бабушка со стороны отца, как я уже упоминал, осталась некрещёной, как и мой отец, но бабушка по материнской линии водила меня в церковь. Я в детстве прошёл катехизис, уроки божьего закона, конфирмацию, которая совершалась в храме напротив нашей гимназии имени Блеза Паскаля, а продолжалась непосредственно в лицее, на территории бывшего монастыря. Епископ сидел на троне в центре нашего лицейского двора. Сегодня это немыслимо! Начался бы крик, что это против законов атеизированной республики. Но тогда это было так.

Этот епископ был интересным человеком. Вообще-то он был петенист, сторонник маршала Петена, то есть коллаборационист, но, прикрываясь своим статусом, покровительствовал и семинаристам, когда стали их арестовывать и увозить в Германию, и евреям. За что и сам был арестован, отправлен в концлагерь, а сегодня объявлен праведником в Израиле. На церемонии признания израильский историк Эли Барнави произнёс речь, в которой сказал:

– Да, мы будем почитать владыку. Вы подумаете, что он не заслуживает почёта, поскольку он заядлый петенист. Но что главнее – текст или деяния? По деяниям он спас сотни семей. Скрывал в монастырях. И тем удачнее скрывал, что он официально был петенистом.

Мы встречали поезд, на котором епископ прибыл из концлагеря, вместе с генеральным секретарём синдиката Клермон-Ферран: они оба сидели в Дахау. Я прекрасно помню, как отец поднял меня на плечи, чтобы я лучше видел: прибывает поезд, и они машут руками, приветствуют толпу. Но один из них также крестит нас…

Так что у меня никогда не было антирелигиозного настроя в целом и антикатолического настроя в частности. Но я всё больше стал интересоваться протестантизмом, и, когда мы с Люсиль обвенчались по протестантскому обряду, поскольку её родители – протестанты, я не то чтобы перешёл из одной конфессии в другую, а просто продолжил свой путь по протестантской линии. А позже стал интересоваться православием, и оно мне теперь не чуждо. Я какой-то странный экуменист. Бывший католик, протестант и любитель православия, но противник религиозного давления, от кого бы оно ни исходило. А исходит – от многих.

В Иванове, где сейчас служит сын Симона Маркиша Марк, ныне иеромонах Макарий (сын убеждённого еврея и агностика стал монахом и священником – пути Господни неисповедимы), меня принимал игумен тамошнего монастыря. И предложил:

– А знаете что, Георгий Иванович, я могу вас крестить, если вы захотите.

Я возразил:

– Владыка, вы шутите? Вы же прекрасно знаете, что я крещён в католической церкви, а принадлежу протестантской. Насколько я знаю, даже православие признаёт крещение католиков и протестантов.

– Нет-нет! Я написал диссертацию именно о том, что мы не должны признавать никакого крещения еретиков.

Креститься повторно я, разумеется, отказался, но остался в монастыре на несколько дней.

Приходит время прощаться. Выхожу на дорогу вместе с Марком. Игумен выезжает вслед за нами – летит на всех парах (я бы никогда не поехал с ним в машине, он так быстро и без правил её водит). Резко тормозит и кричит в окно:

– Георгий Иванович, вы не передумали? Я могу вас крестить, соглашайтесь, пока не поздно!