Русофобия. История изобретения страха

Однако в «Истории Российской империи при Петре Великом»[509]такого негативного описания допетровских порядков уже не встречается. Исследователи до сих пор спорят о возможном заказном характере работы. В отечественной историографии существовала точка зрения, согласно которой в 1757 году российская императрица Елизавета Петровна поручила Вольтеру написать историю её прославленного отца. С. А. Мезин обоснованно полагает, что логичнее было бы говорить о взаимно выгодном союзе, заключённом Вольтером и русским правительством[510]. Вольтер был не из тех авторов, кому можно было навязать какие-либо идеи. Тем более, он собирал материалы по истории Петра на протяжении двадцати лет и даже просил разрешения приехать в Россию для работы в архивах, но получал отказы и, не имея под рукой достаточного количества материалов, в 1748 году опубликовал «Анекдоты о царе Петре Великом»[511], иначе говоря, собрание устных рассказов — жанр, весьма популярный в то время. А когда в начале 1757 года чрезвычайный посол России во Франции граф М.П. Бестужев-Рюмин от имени И. И. Шувалова попросил Вольтера приехать в Россию и написать историю Петра, тот уже отказался сам, сославшись на здоровье. Первый том книги вышел в 1759 году, второй — в 1763-м, причём Вольтер отправлял рукописи в Петербург на проверку и вместе с замечаниями по книге получал подарки в виде мехов и чая.

В «Истории Российской империи при Петре Великом» образ Петра претерпел заметную эволюцию. Если, например, в «Истории Карла XII» Вольтер с осуждением писал о казни царевича Алексея, то в этой работе он в какой-то мере реабилитирует поступок Петра и в целом подчёркивает, что жёсткие методы были вызваны соображениями государственной необходимости и преследовали цель минимизации зла, о чём писал ещё Макиавелли в своём трактате «Государь». Вольтер пишет: «Во время этой ужасной катастрофы стало ясно, что Пётр был только отцом своего отечества и что он считал народ собственной семьёй. Казни, которым ему пришлось подвергнуть часть нации, желавшую помешать счастью других, были жертвами, принесёнными обществу по горестной необходимости»[512].

Общая оценка петровских реформ поистине апологетична. Повествуя о реакции европейцев на преобразования Петра Великого, Вольтер отмечает: «Европа признала, что он любил славу, но употреблял её во благо, что его недостатки никогда не умаляли его великих достоинств, что он как человек имел изъяны, но как монарх всегда был велик; что он во всём преодолевал природу — в подданных, в самом себе, на суше и на воде, но он побеждал её, чтобы улучшить. Искусства, которые он пересадил своими руками в земли, бывшие тогда в значительной части дикими, принесли плоды, стали свидетельством его гения и обессмертили его память. Сегодня кажется, что эти искусства родились в той стране, куда он их принёс. Законы, политика, военная дисциплина, флот, торговля, промышленность, науки, изящные искусства — всё было усовершенствовано в соответствии с его взглядами»[513]. Пётр I для Вольтера — «основатель и отец своей империи»[514]. Пётр Великий, подчёркивает Вольтер, «всё сотворил. Всё, вплоть до общества, было результатом его трудов»[515].

Особое значение Вольтер придаёт тому, что дело Петра не умерло вместе с ним, а было продолжено его наследниками, точнее, наследницами: «По беспримерному стечению обстоятельств четыре женщины, которые вслед за ним взошли на престол, поддерживали всё, что он успел завершить, и доводили до совершенства всё, что он учредил»[516].

Поскольку взгляд на Другого — это прежде всего попытка лучше понять самих себя, пример преобразования России Петром Великим являлся для Вольтера уроком исторического оптимизма и гимном человеческому гению: «Правители давно цивилизованных государств скажут сами себе: „Если в ледяном климате древней Скифии человек с помощью одного своего гения совершил столь великие дела, что же должны сделать мы в государствах, где поле для нас подготовили усилия многих веков?"»[517]

Л. Вульф, анализируя взгляды Вольтера, справедливо отмечает: «Вольтер, который, возможно, глубоко ошибался в своей оценке Петра и Екатерины, который, возможно, неверно понимал характер и обычаи русского народа и который, конечно, никогда не бывал в России, был тем не менее на протяжении всей своей жизни заворожён Россией, её судьбой и предначертанием»[518]. В то же время, по замечанию исследователя, желая «упорядочить хаос», Вольтер с таким рвением запутывал этот вопрос, что не всегда ясно, рассеял ли он этот хаос или только усугубил его[519].

* * *

В отличие от Вольтера, Дени Дидро удалось побывать в России, где он провёл зиму 1773–1774 года. Поездка была знаком личной признательности философа императрице Екатерине, однако французское правительство поручило ему по мере сил попытаться улучшить отношения с Россией.