Русофобия. История изобретения страха

Итак, Вольтер, ранний Дидро и их последователи восхищались деятельностью Петра I и Екатерины II и приветствовали возвращение России в семью европейских народов после нескольких столетий вынужденного от неё отчуждения. Щедрые пансионы и иные формы материального поощрения императрицы Екатерины II были для них приятным подспорьем[533]. Эта группа мыслителей стояла у истоков французского русофильства или «русского миража». В рамках такого подхода миф о русском «варварстве» был сменён мифом о русской «цивилизации», которая ассоциировалась с деятельностью просвещённых правителей. При этом такие культурно-географические мифы, или «миражи», формировались не только в отношении России, но и других стран, а миф о Петре I имел прототипом французские реалии, а именно Короля-Солнце Людовика XIV, продемонстрировавшего потенциал сильной власти, сконцентрированной в руках государя (при том, что власть Людовика XIV была абсолютной лишь в теории).

Стараниями этих просветителей во французском общественном мнении было создано позитивное представление не только о Петре, но и о Екатерине Великой как истинной наследнице и верной продолжательнице его дела. Во всяком случае внешнюю политику русской императрицы во Франции рассматривали как реализацию планов Петра. Но это имело и обратную сторону: сторонники противоположного взгляда на Россию внешнюю политику Екатерины II трактовали как реализацию аннексионистских замыслов и проектов Петра I, свидетельством чему станет подложное «Завещание Петра Великого».

Именно такой негативный взгляд на Россию доминировал во французском обществе, а основы его были заложены в трудах Ж.-Ж. Руссо и Ш.Л. Монтескьё.

Антимиф просветителей: приговор Ж.-Ж. Руссо и суждения Ш.Л. Монтескьё

Итак, «цивилизация» и «прогресс» были ключевыми понятиями философии Просвещения. Однако в 1760-е годы содержание самого термина «цивилизация» начинает меняться. Как отмечает С. А. Мезин, «создания могучей империи и завоевания новых земель, введения искусств и ремёсел, подчинения церкви — всего этого уже было недостаточно для звания цивилизатора. Идея личной свободы, политических прав, неприятие деспотизма и крепостничества всё более привлекали философов»[534]. Всё это сказалось на представлениях просветителей о России и её правителях.

В отличие от Вольтера, Руссо не проявлял особого интереса к России, но свою позицию весьма кратко изложил в знаменитом трактате «Об общественном договоре» (1758–1760). Позиция философа такова: «Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Пётр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создаёт всё из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он ещё не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было ещё приучать к трудностям этого. Он хотел сначала сделать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, её подданные или её соседи, станут её, как и нашими, повелителями…»[535] По мнению Г. Метта-на, этими словами Руссо берёт на себя ответственность за миф о «русском завоевателе», который появится в фальшивом «Завещании Петра Великого»[536].

По словам И. И. Иванова, суждение, вынесенное Руссо о России и русских, есть не что иное, как «унизительный приговор»: «Вы видите, — более унизительного приговора для целой нации произнести невозможно. Корсиканцы могут явить неслыханную меру доблести, поляки способны переделать свою вздорную конституцию и даже, пожалуй, переработать свой национальный характер и пообчиститься от рабства, заедающего их общественные отношения, но русским — ни вперёд, ни назад. Они так и осуждены погибнуть на месте нравственным измором»[537].

Как отмечает С. А. Мезин, «плебей по происхождению и демократ по убеждениям, Руссо a priori не мог быть апологетом Петра, деспотизм которого не отрицали даже его поклонники»[538]. Как писал И. И. Иванов, создаётся впечатление, будто «Руссо лично потерпел обиду от русского правительства или русского народа», подчёркивая, что «так именно чувствовали себя и прежние судьи России»[539].