Русофобия. История изобретения страха

После поражения в Наполеоновских войнах Франция стремилась выйти из своего унизительного, как считали французы, состояния и искала союзников. В то же время французское правительство опасалось заключать формальные альянсы, чтобы не оказаться в зависимости от принятых на себя обязательств. Одни политики выступали за союз с Великобританией, как, например, князь Ш.-М. Талейран, в 1830–1834 годах занимавший пост посла Франции в Великобритании. Для Талейрана союз с Великобританией являлся, помимо прочего, средством защиты от «русской угрозы». Поскольку идея англо-французского «сердечного согласия» (именно такой термин тогда был в ходу) постоянно давала сбои, прежде всего по причине традиционного соперничества между двумя странами, в середине 1830-х годов возник проект сближения с германскими государствами. Сторонником такого альянса выступал, например, А. Тьер. Но находились и политики, делавшие ставку на союз с Россией, хотя общественное мнение было в массе своей настроено против сближения с Российской империей, воспринимая союз с ней как антинациональный[776].

В целом же авторы, писавшие о России, были убеждены в превосходстве западной цивилизации. Так, например, известный политик и журналист Сен-Марк Жирарден, много и критично писавший о России, в 1834 году в работе «Политические и литературные заметки о Германии»[777] сравнил две цивилизации — западную и русскую. Не скрывая своего восхищения русской цивилизацией, он заявлял, что не считает её равной западной: «Север взял у западной цивилизации только кору, но оставил живицу». По его мнению, европеизация России являлась поверхностной. Она позаимствовала у Европы её искусства, науки, обычаи, даже её администрацию и способ материального обогащения. «Но этой независимости духа, этой живости идей и чувств, свойственных французскому гению, этого чистосердечия немецких наций, этой твёрдости и глубины решений, то есть всего того, что составляет жизнь и сок западной цивилизации, всего того, что изменило политический и религиозный облик мира руками западных наций, — всего этого Север вовсе не взял»[778]. Как видим, перед нами традиционная оптика превосходства и взгляд на Россию как на страну имитаторов. Россия перенимает западные технологии, но к духовной цивилизации не приобщается. Автор вроде бы и не называет себя противником России, кокетливо заявляя, что ему «вовсе не нравится выступать против России», но дальше пишет следующее: «Если славянские расы, всё больше и больше подпадающие под иго России, добьются преобладания в Европе, прощай всё то, что я называю жизнью и духом европейской цивилизации»[779]. При этом Сен-Марк Жирарден говорит не о панславизме, а скорее о территориальных приобретениях России.

Варшавская речь императора Николая I, легенда о «мученице» Макрине Мечиславской, восточные дела и актуализация темы «русской угрозы»

В 1835 году европейцы вновь «испугались» российского императора. Причиной стала речь императора Николая Павловича, произнесённая им 4 (16) октября 1835 года в Лазенковском дворце в Варшаве. Выступая перед депутацией польских горожан, Николай I заявил: «Если вы упрямо сохраняете мечты обо всех химерах, об отдельной национальности, о независимой Польше, о всех этих несбыточных призраках, вы ничего не можете сделать, кроме того, что навлечёте на себя новые тяжкие бедствия. Я воз-двигнул Александровскую цитадель, и объявляю вам, что при малейшем волнении — разгромлю ваш город; уничтожу Варшаву, и уж конечно не я выстрою её снова! Мне тяжело с вами говорить, тяжело государю обращаться так со своими подданными; но я говорю для вашего блага; вам, господа, подумать о том, чтобы заслужить забвение прошедшего»[780]. В заключении речи Николай Павлович произнёс: «На немцев и французов — не надейтесь; они вам не помогут, но вы можете надеяться на мою милость; чтите законы, любите своего монарха, уверяю вас, что только в таком случае будете счастливы, и старайтесь дать детям вашим иное воспитание»[781].

Выступление российского императора было крайне негативно воспринято в Европе. В отчёте Третьего отделения за 1835 год сообщалось: «Нисколько не удивительно, что речь сия ни англичанам, ни французам не понравилась. Исказивши её и дав ей превратный смысл, они наполнили журналы своими порицаниями, даже грубыми ругательствами»[782].

«The Times» сначала отказалась признать подлинность речи, однако 17 ноября 1835 года в газете появилась редакционная статья, начинавшаяся с характеристики Николая I как «жестокого татарина». Газета выражала мнение, что «безумие, или пагубный опыт обладания тиранической властью являлись единственными возможными объяснениями слов российского императора»[783].