По возвращении я попал к себе с юга, с нижней дороги, а грохотливая фура - с верхней, что мной накатана и какую Магнатик рыл в снегах мне на тракторе. Фура въехала через сад - мой сад... его не было. Колеи меж пней уводили к горе кирпичей, труб, блоков подле сердитого старика с клюкой и в папахе (кто, помню, спорил, что он мне продал дом на трёх сотках, а не участок). Старый Закваскин... Да: по свидетельству, мне лишь двадцать три сотки; и даже метры у дома могут быть не мои. Почувствовав, что сейчас ложь засыплет их, изначальное и иззябшего мальчика, я пошёл к Заговееву, что стоял близ Закваскина и кричал в своей мятой продранной шапке, в ватнике, в ватных старых штанах и в валенках, с топором в руке. Оппонент, поводя клюкой, наблюдал из-под супленной светлой брови, скрытой папахой. Рядом - качки толпой и Серёня с Виталей в их адидасах.
- Дак, Николашка, ты в огород мой?! Мне унавоживать и пахать вот-вот! И соседу споганил сад! Будь вы разбогатеи, вы уголовные! Тут не ваше! В Флавске я... Есть закон на вас! А трубу ты утаскивай, не то вдарю! - Он взнёс оружие. - Ты там будь хоть министр - тут я! У меня тут гектар законный! А ты не смей, я с орденом!.. Дровяные дворяне, тьфу! Основатели... Ну, трубу тягай!! - Углядев меня, Заговеев воззвал: - Михайлович! Эти ездиют сквозь тебя и строют! Я тут воняю им удобрением, у них будет хотель, я - сматывай... Меня немец стрелял в войну! Также Марья тут! - Он, бранясь, захромал вдруг к трубам.
- Глот беспорточный! - бросил Закваскин и заявил мне: - Глянь, сосед, - стройка. Как потеплеет - роем фундамент. Что бузить? Тут масштаб у нас на район, на область. Нам тут отель дай; жить будут немцы. Подь-ка за паспортом, я тебя к Зимоходову, что ты продал мне...
Заговеев стал бить по трубам. Враг всколыхнулся. И мы стояли друг против друга... Странный класс существует в лжи - класс охранников с пистолетами, автоматами, ружьями и ножами, зырящих в 'т'eлеки', мнущих чтиво, давящих жвачку слов о футболе, женщинах, олигархах, о метких выстрелах и работах, где можно сходно быть при оружии, спать, трепаться, жрать и почитывать всё дежурство - но иметь больше денег и больше власти. Это отребье едет на службы и, в электричках либо в метро, позёвывает, чтоб додрёмывать в офисах, в вестибюлях, при въездо-выездах, на складах, в коридорах, на проходных и в будках. Всё у них спит внутри, чтоб в час 'ч' пробудиться и показать себя: дёргают спусковые крючки, бьют битами, кулаками, брызгают с газ-баллончиков, режут... А получив за труд, засыпают. В них нет привязанностей ни к чему, лишь к деньгам, и нет иных страстей - только бить да терзать. Расправа их основной инстинкт. Ради этого они жрут, спят, мнут детективы, холят оружие - только б, стрельнув, явить себя из своей бледной серости.
Их Серёня кружил близ нас, рыхловатый, гнилой. Заговеев повёл топор. Кто-то выхватил пистолет.
- Цыц! - Старший Закваскин смотрел на нас, будто мы два козла. Я вспомнил, как после маркиного эксцесса он посоветовал нас в 'лесок свезти'. - Гришка, пьянь! - назидал он, сдвинув папаху. - Как ты жрал водку, так балдой сдохнешь.
- Ты, пёс, трубу мне?! - нёс Заговеев с пьяным лицом. - Тут Марья! И, пёс, закон есть! Мой тут участок!
Щерясь, Закваскин рыл клюкой землю. - Экий курлыпа! Как вдруг тут Марья? Кликну милицию, что трубу разбил. Тут труба - как ты весь с твоим мерином стоит! Тут, пьянь, моя земля. Корешок твой всё понял и не бузит, глянь... Слышал, Рожанский? Твой черёд дом продать.
Я молчал.
Придержав клюку локтем, старый Закваскин высморкал ноздри и грозно буркнул: - Мы не обидим, хоть твой дружок пулял. А залупишься - шиш тебе. Землемер придёт мерить, где тут моё, где ваше. Ты, Гришка, тоже... Этот гектар твой - как он под стройкой? Мне коммунизм гнёшь?! Всё твоё - вниз, в лог, на хер! Мне, как страдавшему от партийных и как потомку, кто основали, тут три гектара. Дуй, пьянь, в Мансарово, там пей... Всех с первым мая! - И он пошёл прочь, видный папахой. Следом юнцы с качками шли в дом Закваскина травяным длинным клином, бывшим границей между дворами... Ветхий шалаш вблизи вдруг напомнил мне архетип.