Русология (СИ)

Я стоял на коленях перед Россией. Вот она, от которой я - русский. Вот она! Пусть мы вымрем, новый сонм облачит она русскостью и неверием слову. Вновь здесь пойдёт народ, не желающий в мировой алгоритм, в надуманность, избывающий из себя яд слов, взрывающий бытие. Страшусь я, чтобы не поняли мою цель до поры и до срока. А они - в ужасе и беснуются, как из этой земли меня вырвать, дабы и имени не осталось. Гибельный страх в них, как бы я силу вдруг не почувствовал, не сыскал в чёрной слякоти замордованное исконное. Обзывай, насмехайся - но им известно, что в нём мощь страшная, в этом самом исконном вечной России, что 'дурно пахнет' и в 'мазохистском экстазе рубаху рвёт', что 'наполнена скверною от покрышки до дна', что вся 'сточная яма' с 'безднами низости', 'человечий свинарник', и 'мать порока', где 'русопяты', и коей, вроде бы, вовсе нет. Но оно, то исконное, здесь, в России, всех ужасающей первозданностью, коя вовсе не дикость, раз столько ругани умных ртов; стесняющей чинный мир; мешающей евро-ценностям бытием вне норм. Трусят упрямства, с чем вечно пьяная, вышибающая ложь русскость тужится Книгу книг закрыть... А и грохнем ведь все их скрижали! Кончим историю и сотрём богов! Здесь - Россия. Здесь гибель правилам, и здесь плохо homo abramicus , под какими здесь рвётся сеть. Здесь не любят слов; слепы, глухи здесь к принципам. О, их страх сковал, что в сверхмерной, не подчиняющейся России сыщется, кто постигнет их и лишит ума! Вот грозит чем пространство, верное не их сотовой этике! Я ещё постиг: я - тварь истины, что укрылась здесь в дикости, коя быть не даст в верноподданном сне, но и жить не даёт, лишь мучит. Пусть я и в ней хожу - тщетно. Пусть я постиг её - но я в пасынках. Не понять умом, а лишь верить - в грязь, в стынь, в простор, убивающий всякий смысл, вид, логику... Я прижался к промозглости, из какой вскоре прянут цвет и животные. Да святишься, Русь, истиной!

Я поднялся, я не боялся: трусить нельзя в стране, где крах смыслов... С нижней дороги я канул в пойму, в облачность... Здесь они, под обугленно-воспалённой ракитою, русь и истина! Здесь нет смерти, нет бытия, слов, форм. И здесь мальчик мой, и он жив здесь, что бы ни врали...

- Митя! - я звал его.

Отзывался лишь перекат.