Russian Disneyland

Бадорник перекладывал тяжеленную поклажу из руки в руку и топтался в грязи. Видно было, что промедление ему ни к чему, и остановился он уж по крайней нужде – когда начальник забежал ему наперёд.

– Я вас не заметил… Простите, очень спешу, – вынужден был он выдавить из себя, отворачиваясь, переминаясь и порываясь обойти досадную помеху и попросту свалить.

«Ну и дела! Это уж совсем! Ладно ученики – учителя уж распустились!»

– Гм, – сверхдотошный директор, не зазря прозванный Кенарем (кенаром), любивший доматываться по самому малому пустяку и разводить всеразличные административные обсуждения-осуждения (трели), при столь крупном инциденте не знал даже с чего начать. – Как вам… как прикажете понимать… ваше объявление?!

– К-какое об-бъявление?

Директора даже всего затрясло, и он не находил слов.

– Значит так. Короче говоря, вы – в школу завтра вечером ни ногой! Я скажу уборщицам, чтобы ключи не давали. Не дай бог… Я это дело так не оставлю, вы меня поняли?

Бадор что-то пробурчал в усы, и всё-таки более-менее удачно миновав препятствие, за время разговора существенно забрав вправо – к оградке сельсовета (с новыми очищалками!..), как ни в чём не бывало вновь похромал по тьме и бездорожью своей дорогой.

19

12 марта

В этот долгожданный и торжественный день не сказать, что с утра, но уже с обеда над школой развевался российский триколорный флаг – да плюс ещё с зелёной лентой с надписью трафаретом: «RUSSIAN DISNEYLAND».

Ровно без пяти восемь вечера двери заведения широко распахнулись и приветливый официант Бадор в своём лучшем кремовом костюме, с какой-то несуразной пластмассовой розочкой в кармашке (от венка, что ли?), очень похожий за счёт всего этого на Амаяка Акопяна, слегка кланяясь, запустил внутрь Гана, Серёжку, Швырка и ещё нескольких особо ставоранных13 и настырных гостей.

Внутри по бокам дверей, возле раздевалок, стояли господа Губов-Шлёпин и Папаша-Красный, не сильно пьяные, но явно поддатые и очень явно в надежде ещё, и что самое интересное, тоже обряженные – в какую-то не понять откуда у них взявшуюся застиранную до неприличия солдатскую форму, с ещё более несуразными розанчиками в петлицах и с ещё куда более несуразными серьезными выражениями на их грубоватых и видавших многие «и не такие» виды лицах. Единственное, что было вполне органичным, ожидаемым и оправданным всеми законами жанра, так это то, что в руках они сжимали резиновые шланги от топливных насосов (с железными гайками на концах) и использовать их, судя по лицам и наряду, намеревались явно не по назначению.

Школьный коридор преобразился: в центре его был устроен «стол №1» – всё честь по чести – с предписанной инструкцией Морозова ложей для почётных гостей и с развешанными поблизости на стенах портретами тех же многогрешных персон.

Портреты, правда, были выполнены от руки со своих же фото и – на что уж попенял Леонид – из-за поспешности весьма небрежно. Он специально заказал рисунки, а не фото: во-первых, конечно, так задание было более трудоёмким, а во-вторых, так сказать, просвещение в массы. Помимо плетения С-ор ещё увлекался рисованием с фотографи (е) й, на создание сей продукции за мзду завёл на селе монополию, но рисованные портреты почему-то не пользовались спросом, хоть даже их и выжги на доске – все почему-то просили лучше сделать им «романтику, и чтобы один-в-один»: копия какой-то зековской поделки, где неоромантический герой обнимает несуразно грудастую подругу с ещё паче несуразной при такой комплекции узкой талией, утянутой широким ремнём (что вредно уж, наверно, по медицинским показателям), сверху светит месяц, а вокруг понатыкана всяческая атрибутика привольной жизти: легковая машина, какая-то «шаха», пистолет, нож, бутылка со стаканом, и сердечко со стрелой – большего нельзя и желать.

Этот вопрос Морозов-старший курировал лично, и всё держалось в тайне – дабы ни в коем разе не допустить проникновения заветных орнаментально-монументальных мотивов в образы наших былинных героев.