Russian Disneyland

Учитель затрясся совсем внятно, сделал шаг вперёд, потом вроде назад, потом опять зачем-то вперёд… и конечно же, поскользнулся, и загремел по бетону порога подносом, стеклом, хлебом, костюмом и своими костьми. И по-над ним – смехом иностранных гостей.

– Чё это он, глянь-ка, вырабатывает?.. – недоумевал фермер, пожимая плечами, ежась от попавшей за шиворот капли, упавшей с крыши.

– Мой шофёр вызвался отогнать машину, – перевёл Леонид Морозов Белохлебову, – а вы уж заходите, пожалте…

– Шофёр?! – загоготал фермер, всё по-своему щурясь, – Sacha l’esprit profound! Зер гут, оченно с вас любезно. Ну, шнель же, швайн!

Морозов по-французски не понимал, и подозревал, что и Белохлебов не понимает, а только выучил откуда-то пару фраз, и, так сказать, эпатирует ими к месту и не к месту непросвещённый наш ротозявый народ, добавляя уж неуместные расхожие немецкие, но был рад, что игра продолжается.

Меж тем, пока все курили на пороге, Бадор приближался к машине, согбенно и трясясь, и, как любезно комментировал Белохлебов, «поджав хвост – гля, как щенок, карлик-то породы такой, японской-то тоже, чешуа-чешуа называется (Ган и Серёжка удохли) – к полцентнеровому кобелю!»

– О, пока мы беседовали, Сашка куда-то убёг, – сказал фермер с прищуром-подмигиванием, что братья, хорошо знавшие нрав дяди Лёни, расценили как признак очередного затеянного уже акта атитекторства.

Учитель нехотя полез по лестнице «Камаза». Как только он открыл дверь, растворяемую ещё и ветром, отчего он вообще как-то полуповис над пустотой, и толкнувшись ногами, как «лягущачими лапками» (Белохлебов опять), сделал финальный рывок наверх, в кабину – оттуда ему в пачку треснула «боксёрская перчатка» – промасленная ватная рукавица, коей орудовал Сажечка, незаметно для большинства публики забравшийся обратно в машину через вторую дверь и притаившийся до поры, лёжа на сиденье.

Все снова ржали, тут было народу уже все, кто был.

Пока учитель вставал и разминался, как на грех покряхтывая и ворча что-то в усы, Сажечка вновь начал слезать с высоты…

Только спустя с четверть часа все успокоились (ещё долго грязно-чёрная личина «фокусника», причём как она сама, так и данное Белохлебовым ея обладателю наименование «Робинзон Куржо», надрывали животы и слезили глаза), и степенно стали заходить в школу.

– А ты-то, Сашк, что слез?! – вдруг резко обернулся к непутёвому подчинённому главный фермер, простовато, как бы и не наигранно удивившись.

Сажечка, доселе крепившийся – давясь и сдерживаясь, закатывая глаза и затыкая себе рот кулаком – боясь вскоре сам стать посмешищем, «не позволял себе угорать наперёд», – вдруг зачал как-то кхякать и всхлипывать, всё громче и громче, всё дебильней… – пока вообще не зашёлся до того, что скрючившись повалился у раздевалки на пол, рыдая и сотрясаясь – и по-видимому, только выдыхая и совсем ничего не вдыхая, отчего сильно краснея – и приговаривая что-то наподобие: «Ишь, кур-куль, ча-во за-ахотел! Ма-ашшину ему… Тоже мне шофер! Ишь лезет!.. ак-кхя-гхя!», являлся в таком виде минут десять, без преувеличения.

Ему никто даже не стал ни помогать, ни смеяться над ним.

Потом он встал и шибко поскакал исполнять. Обернулся буквально за то же время, вернувшись с бравым рапортом: «Белохлебов скажет – в колодец прыгну!», который, кстати, выпивая в течение праздничного вечера, повторял очень навязчиво, с каждым стаканом всё с более тягостными интонациями.

20

Гостей пришло много, многих и не позывали…

Леонид ждал Яну – с нетерпением и некоторой внутренней боязнью, что придёт, и надо будет что-то делать, когда как в другом случае можно просто отдохнутьв кругу профанов. Но она не пришла.

Кудрявый белоголовый пацан невысокого росту, с маленькой головой, востреньким веснушчатым носом, на кончике красным и облупленным, с маленькими же зыркающими, и весьма уловимо горящими злобным огоньком атитекторства красными глазками, вкатился, чуть вихляясь, в здание. Леонид нетерпеливо шагнул ему навстречу. Кудрявый (он же и веснушчатый) подал однокласснику большую красную-горячую и вдобавок потную пятерню. Это не кто иной, как сам Яха, теперь известный всем по повести «Настоящая любовь», а тогда только Сержу и бабушке по поэме «Яха, атитектор» того же автора. За ним, неловко-боязливо продираясь сквозь толпу лбов, столпившихся в вестибюле, зашёл Мирза – ещё один одноклассник-сотоварищ, росточком ниже Морозова, и даже ниже Яхи. И тоже подошёл, показав в улыбке ряд широких, безвременно не желтеющих, а белеющих каким-то налётом зубов, морщины рассеялись по плоскому, тоже слегка веснушчатому лицу. Глаза большущие, опухшие, немного навыкате, но слава богу, не как у Папаши, но какие-то больные, кажется, даже гноючие по краям.

– Витек, Рая, закурить не найдётся, Витьки, с фильтром? – начал он, понтуясь, выказывая тяжко щёлкающую, взятую на вечер – наверно, пока отец спит пьяный – металлическую зажигалку.