Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Теперь, сравнивая задним числом этот стихийный и сознательный антикоммунизм в СССР во второй половине шестидесятых, в семидесятые, с уже сознательным антикоммунизмом польской интеллигенции конца семидесятых, я могу понять, почему у нас произошла антикоммунистическая революция сверху, а у них – подлинное народное восстание против советской системы. Не забывайте, что мне, как автору революционной по тем временам статьи «Подлинные противоречия социализма», опубликованной в августе 1980 года в Варшаве в журнале «Студиа филозофичне», выпала честь быть не только идеологом горбачевской перестройки, но и одним из идеологов польской «Солидарности», как полушутя, полусерьезно говорили ее лидеры (с 1978 по 1981 год я работал доцентом Института философии и социологии ПАН по специальному приглашению Академии наук Польши). Теперь понятно, почему у них, поляков, победа национального консерватизма совпала с декоммунизацией, а у нас, особенно в последнее время, русский консерватизм стал оправданием большевистского эксперимента. Там, в Польше, декоммунизация в идеологии сознательно и последовательно связывалась с традициями польского консерватизма, со стремлением значительной, подавляющей части польской интеллигенции, которые были воцерковленными католиками, не просто освободиться от навязанной СССР советской системы и марксистской идеологии, но восстановить многовековую, традиционную католическую Польшу с ее традициями польской демократии, с традиционным укладом польской деревенской жизни. У нас же, как я попытался показать, ни одна из партий интеллигенции не стремилась восстановить дореволюционную, разрушенную большевиками Россию, у нас никто не исповедовал последовательно целостный русский консерватизм. И это, наверное, еще связано с тем, что у поляков была живая преемственность между теми, кто пришел к консерватизму еще в довоенной Польше, и кто, как друзья и однокурсники кардинала Войтылы, будущего Папы Римского, последовательно разрушали польский социализм. Будем откровенны: если бы не стал кардинал Войтыла Папой Римским, то разрушение социализма в странах Восточной Европы задержалось бы на добрых десять лет. Но все таки, я имею право об этом говорить, польский социализм был куда слабее, чем наш, советский. И это, наверное, связано с тем, что польская католическая интеллигенция была куда более польской, куда более преданной своим национальным традициям, чем, к примеру, советские литераторы и публицисты, объединившиеся вокруг «русской партии». Я, наверное, единственный человек в мире, кто имел возможность почти одновременно общаться и с идеологами «русской партии», и с идеологами «польской партии». Так уж получилось, что осенью 1980 года я подружился всерьез с идеологами «польской партии», теми представителями Костела, которые почти вручную руководили Лехом Валенсой. Я имею в виду прежде всего руководителя Клуба католической интеллигенции Анджея Веловейского и руководителя Собрания ста выдающихся представителей польской интеллигенции Клуба «ДиП» Богдана Готовского. Так уж получилось, что у меня в квартире на Грохове в Варшаве они вместе с вновь избранным руководителем Союза польских журналистов Стефаном Братковским обсуждали свою программу действий. Моя задача состояла в том, чтобы указать им на те шаги «Солидарности», которые могут вызвать болезненную реакцию со стороны СССР. Но я не об этом, я о том, что больше всего волновало этих представителей польской интеллигенции. Первое и самое важное – чтобы те или иные действия «Солидарности» не привели к гражданской войне. Они, обсуждая свои программы, все время повторяли: «Поляк в поляка не стреляет!». Далее, они все думали о том, как бы не подставить своими действиями польский Костел. С их точки зрения, польский Костел не должен напрямую вмешиваться в начавшуюся политическую борьбу. Далее, их очень волновало, чтобы сблизить позиции рабочей и интеллигентской «Солидарности» с интересами польских хлопов, польских крестьян. Ну и для них было ясно, что не может быть возрождения Польши, восстановления национальных традиций без освобождения от навязанной им СССР социалистической системы. Так вот, я, честно говоря, никогда не слышал от моих соседей и тоже друзей, идеологов «русской партии», каких-либо серьезных сожалений по поводу сталинского раскулачивания, по поводу гибели крепкого, настоящего русского крестьянина. Кстати, у всех деревенщиков есть какое-то доброе отношение к крепкому крестьянину. Здесь они ничем не отличаются от Андрея Платонова. Но лично я не помню, чтобы идеологи «русской партии» говорили что-то хорошее о русском кулаке, о добротном хозяине. Все идеологи «русской партии» были сторонниками колхозов, социалистической организации труда на земле. Только в начале девяностых мой сосед, идеолог русской партии Сергей Семанов согласился со мной, что коллективизация погубила русскую деревню.