Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Все эти разговоры о том, что русский консерватизм и антикоммунизм несовместимы, порождены особенностями нашей демократической революции 1991 года, порождены тем, что ее инициаторами и вождями были не лидеры оппозиции, как в странах Восточной Европы, не борцы с системой, сидевшие в тюрьмах, а члены КПСС, представители партийной номенклатуры третьего розлива, как правило – марксисты и коммунисты до мозга костей.

Были у нас в СССР, конечно, и те, кто, в отличие от шестидесятников и представителей «русской партии», прямо переходил на позиции русского консерватизма и русского антикоммунизма. Несомненно, к примеру, Александр Солженицын и Игорь Шафаревич были куда ближе к русскому консерватизму, чем те же идеологии «русской партии». Но на самом деле, как мы знаем, все наши настоящие оппозиционеры, борцы с системой не сыграли какой-либо существенной роли в политических процессах, которые происходили в последние годы перестройки. Не могу не напомнить, что мои статьи «Истоки сталинизма», опубликованные подряд в четырех номерах журнала «Наука и жизнь» (№ 11–12 за 1988 год и № 1–2 за 1989 год) и посвященные разоблачению аморализма учения Маркса о революционном терроре, пропаганды Марксом «плебейского терроризма» якобинцев, были в штыки встречены как нашими шестидесятниками, так и идеологами «русской партии». Еще раз повторяю: на самом деле нынешняя мода на соединение традиций русскости с ценностями коммунизма является не столько продолжением традиций русского консерватизма, сколько реакцией на хаос девяностых, на национальный нигилизм бывших шестидесятников, пришедших в 1991 году к власти в России с помощью Ельцина. Отсюда, от негативной реакции на распад государственности в начале девяностых, и неизбежная идеализация «советской державности», «советской государственной дисциплины», которую мы наблюдаем сегодня в посткрымской России. Не забывайте, Николаю Бердяеву и Петру Струве и в голову не приходило связывать свой консерватизм с традициями российской имперскости. Хотя они были сторонниками великой России. Но для них великая Россия связывалась прежде всего с внутренним, духовным и экономическим могуществом.

Я как выпускник философского факультета МГУ (1963–1968 годы), привлекший внимание к своим статьям в «Комсомольской правде» еще в 1966 году, и как человек, которому посчастливилось быть знакомым и часто общаться со всеми выдающимися представителями советской интеллигенции того времени, утверждаю, что тогда, во второй половине шестидесятых – начале семидесятых, сами понятия «мысль», «интересно», «достойно внимания» были синонимами понятий «антидогматизм», «антисоветизм». И в этом стремлении выйти за рамки официальной идеологии представители шестидесятнического направления ничем не отличались от «молодогвардейцев».

Для «левых» героизм состоял в критике с помощью Карла Маркса советского бюрократизма. Для сторонников «русской партии» героизм состоял в публикации статей и книг о масонах, о масонском происхождении Февраля. Этим мы жили и этому радовались, и, честно говоря, никто тогда не думал, что через какие-нибудь двадцать лет советская система со своей марксисткой идеологией распадется.