Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Поэтому всегда был соблазн отказаться от нашей судьбы, от идеи догоняющего развития, от труда по благоустройству своей жизни и сказать, что, напротив, наше преимущество как раз и состоит в том, что мы не Европа, что в нашем цивилизационном отставании, в нашей бедности и убогом, неустроенном быте, в наших брошенных своими родителями детях есть наше моральное преимущество над «мещанским Западом». Ведь на самом деле это наше характерное стремление к цивилизационной особости шло также и от комплексов. Тот же Бердяев в своей статье «Гибель русских иллюзий» (1918) предупреждал, что обещание большевиков поставить русских впереди планеты всей – из этой же серии вечных попыток найти повод отказаться от своей западной родословной, от ежедневного, кропотливого труда по оздоровлению, облагораживанию русской жизни. «Самые противоположные русские идеологии утверждали, что русский народ выше европейской цивилизации, что закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком „буржуазна“ для русских, что русские призваны осуществить Царство Божие на Земле, царство высшей правды и справедливости»[258].

И вся эта красивая патетика, которой обычно сопровождается уход от сравнения русской жизни с нормами и «законами цивилизации», говорил тот же Н. Бердяев, от «малодушия и бессилия русских мыслящих людей», от нежелания смириться с «истиной и правдой»[259].

Конечно, и русофобия как традиционное нежелание Запада и его мыслителей считаться с нашим национальным достоинством, несомненно, имеет место. К догоняющим странам и цивилизациям те, кто впереди, никогда не относятся с уважением. Но надо понимать, что если мы отдадим себя во власть обид только за то, что они «нас не уважают», то будем влачить такое же жалкое существование, как нынешняя Северная Корея. На обиженных, как говорится, воду возят.

Журнал «Мир перемен», № 2, 2015

Пути советской интеллигенции к российскому консерватизму

О стихийном антикоммунизме, подорвавшем идеологические «скрепы» СССР

Сегодня идеологическая инициатива в России принадлежит тем, кто утверждает, что нельзя стать консерватором, будучи антикоммунистом. Но мне думается, что те, кто так считает, не учитывают качественную разницу между тем, как приходило к русскому консерватизму, к ценностям докоммунистической России наше поколение, поколение хрущевской оттепели, и тем, как осваивают ценности российского государственничества и российского патриотизма они, нынешние сорокалетние и пятидесятилетние. Сегодня для многих консерватизм и антизападничество стали синонимами, а для тех, кто во второй половине шестидесятых и в семидесятые зачитывался Солженицыным, постигал трудный язык Андрея Платонова, консерватизм и антикоммунизм как ценности гуманизма, как ценности Запада, были тесно связаны.

В советское время было понимание того, что разрушенная большевиками Россия была ближе к Западу, к ценностям свободы, к ценностям достатка, чем СССР, в котором мы жили.

Наш консерватизм и наша русскость – речь идет о поколении, заявившем о себе на страницах советской печати еще в середине шестидесятых – являются прежде всего результатом нашего сознательного или стихийного преодоления советской идеологии. И в этом мы, часто сами того не осознавая, были последователями антикоммунизма русских мыслителей начала ХХ века, последователями всех тех, кто предупреждал о большевистской революции как национальной катастрофе и кто после Октября встал на защиту тех русских ценностей, которые разрушила «ленинская гвардия», а потом уже Сталин. На мой взгляд, наше поколение – я имею в виду прежде всего сознательных антисоветчиков – было ближе к традициям русского консерватизма, чем те, кто сегодня связывает русский консерватизм с ценностями коммунизма.

Консерватизм моего поколения – и тех, кто исповедовал ценности «шестидесятничества», и тех, кто, как идеологии «русской партии», развивал идеи национал-коммунизма, – вырастал из оппозиционных настроений, из противостояния господствующей марксистско-ленинской идеологии. Шестидесятники искали отдушину, связывали будущее СССР с реабилитацией нэпа, программой Бухарина, с реабилитацией права на внутрипартийную демократию. Наследники «шестидесятничества» верили, что можно соединить созданную Лениным и Сталиным политическую систему и нашу советскую общенародную собственность с демократией и рыночной конкуренцией. А идеологи русской партии верили, что можно соединить коммунизм с идеалами «Святой Руси», с духовным наследством православной России.