Русская Армия в изгнании. Том 13

Огненная борода подтвердил, что он здесь временно, и… на другое утро я снова явился на работу, заранее зная, что я ее скоро оставлю. Опять пришлось обратиться в «мальчика на побегушках» и в некий рабочий автомат. Русской дамы уже не было, и мне, сверх обычной работы, надо было отводить детей в школу и приводить обратно. Суетливость хозяйки оставалась все так же феноменальна, и беготни стало, пожалуй, еще больше. Через короткое время я почувствовал тупые, не прекращавшиеся боли в груди. Казалось, что что-то сдавливает сердце. В невеселом настроении навестил я моего приятеля в общежитии. Здесь меня ждала радость: приступы его малярии, наконец, прекратились. Оставалась лишь слабость. Надо было окрепнуть.

Но мое положение все ухудшалось: боли в груди не прекращались, и я начал уставать все больше и больше. Становилось ясно, что вскоре я опять буду вынужден бежать отсюда. Но как оправдать свой вторичный уход от Вудов? Я начал покашливать и обратил на себя внимание хозяйки, справившейся, что со мной.

– Чувствую в груди боли – надо идти к доктору, – ответил я и на следующий день отправился в Красный Крест.

Старший врач, доктор Дурилина, очень внимательно осмотрела меня, выслушала и, покачав головой, спросила:

– Что вы, деточка, делали? У вас сердце почти в два раза больше нормального. Оно давит на соседние органы, что и вызывает тупые боли.

Я вкратце рассказал ей о своей работе в течение последних двух лет и попросил ее дать мне свидетельство о необходимости санаторного лечения, которое и получил одновременно с советом – забыть на время о тяжелом труде.

Мадам Вуд я заявил, что вынужден уехать в горную санаторию «Троян».

Хозяйка искренне посочувствовала, заплатила сверх положенного, дала большой запас снеди и пожелала скорейшего выздоровления.

Как раз незадолго до оставления мною работы у мадам Вуд мы получили с моим выздоравливающим приятелем приглашение от наших трех хористов присоединиться к ним и заняться продажей… икон. Выбора нам не было, и, сев в поезд, покатили мы в далекую Провадию, к иконоторговцам. Организаторами этого своеобразного предприятия являлись, кажется, дроздовцы.

Наступила вторая половина Великого поста, и уже начались полевые работы, вытянувшие из домов все работоспособное население. Днем оставались по домам одни старухи, чрезвычайно набожные и строго соблюдавшие пост. Мой компаньон умудрялся доставать даже у самых набожных хороший кусок сала, к которому в Великий пост они и притронуться боялись. Молодой и подвижный, он отличался хорошим аппетитом, вполне соответствующим его возрасту. Иконы свои он продавал бойко, в то время как у меня дело шло медленно. Через пять дней он уже распродал весь свой товар, помог допродать и мне, и мы снова укатили в Провадию.

Не помню почему, в третий свой вояж я отправился опять с Другим компаньоном, опять-таки хористом А.П. Деловым¹⁵³. Знал я его еще с Египта, где в Тель-эль-Кибире мы пели в одном хоре. Впоследствии я пригласил его вместе с другими в хор Дроздовского полка в Габрово. Как и я, семинарист, студент и доброволец, он обладал замечательным характером – никогда не унывал. Общительный, веселый и жизнерадостный, он постоянно был рад побалагурить. Теперь, в нашем совместном путешествии, он продолжал заниматься своими веселыми выходками, вероятно с целью развлечения и отклонения внимания от осаждавших нас тоскливых будней.

Поразительно, что даже весь вид Алеши точно стремился сделать кому-то вызов. На голове его красовалась старая солдатская серая папаха; такая же старая серая шинель, с огромной выгоревшей дырой в нижней части полы, окутывала его стройный стан, и не помню уже, чем она была подпоясана. Из-под лохмотьев шинели виднелись ноги, обмотанные подобием шерстяных портянок и обутые в «цырули» (обувь, сделанная из одного куска сыромятной кожи и прикреплявшаяся к ногам длинным тонким ремешком). Картину дополняла огромная, выше его роста, корявая палка – его неизменная спутница. На его интеллигентном лице, хранившем не сходившую с него улыбку, сияло пенсне. Что могло привлекать к этой фигуре сердца сельских красавиц, готовых соединить с ним свои жизни, – остается тайной. Тем не менее это был факт, хотя он не делал в этом направлении никаких попыток, не рассыпался перед ними в любезностях и, по-моему, даже и не поцеловал ни одну из своих обожательниц. Все это входило в систему его развлечений, не имело глубоких корней, и наутро мы шли дальше, оставив позади себя «черепки» разбитых девичьих грез. Раза два прибегал он к таинственному сообщению о своем чрезвычайно знатном происхождении, сохраняя при этом самый серьезный вид и давясь от смеха.