Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Необходимо было, арестовав команду и пассажиров, произвести в кубрике обыск. Оставив Гарри своим заместителем на юте, я вместе с остальными бросился к трюму. Перепуганные пассажиры накрылись одеялами и лежали без движения. Так как очевидно было, что они люди безобидные, то мы, успокоив их, пока не тревожили. Быстро были арестованы и посажены в трюм люди из команды, находившиеся на палубе.

В это время де Тиллот заметил, что с судном творится что-то неладное. Оказалось, что рулевой, исполнив приказание «Лево на борт», не отвел руля, и судно, как волчок, описывало ряд циркуляций (капитан позже говорил, что мы едва в тот момент не налетели на прибрежные камни).

Де Тиллот бросился к рулевому и приказал идти на Вест. Рулевой снова заколебался:

– А мне за это ничего не будет?

– Ничего, ничего, не беспокойтесь.

Рулевой исполнил приказание, и судно, в последний раз описав дугу, стало удаляться от крымских берегов. Затем двое из наших ворвались в кубрик и арестовали четырех матросов, находившихся там. Последние страшно перепугались, когда им крикнули: «Руки вверх!», и не оказали никакого сопротивления.

В кубрике был произведен тщательный обыск, но и там оружия не нашли. Матросов выводили по одному наверх и сдавали мне; я же препровождал их в трюм. Все они были крайне испуганы. Особенно волновался кок, который почему-то вообразил, что его хотят расстрелять в первую очередь. Тщетно мы успокаивали его. Он умолял пощадить его ради жены и детей. Джон, вооруженный ножом, произвел на кока особенно сильное впечатление.

Тем временем нами была уничтожена политическая литература, хранившаяся в судовой библиотеке, и проверены документы у команды.

Вскоре спустили в трюм и пассажиров. Нашу спутницу с ребенком препроводили туда немного позже, причем М-р умышленно грубо крикнул ей:

– Что вы шляетесь взад и вперед! Сидите в трюме и не вылезайте.

Я и П-в еще раз успокоили пассажиров, сказав им, что бояться им нечего, так как мы не бандиты, а солдаты Русской Армии.

Любопытный разговор произошел у меня со старушкой-пассажиркой.

– Вы билы?

– Билы.

– Я ж думала, шо билы уси утикли, а воны утиклы, та не уси. А нас мабуть не расстреляют?

Я ее успокоил.

– А колы мы доидымо до Хорлив?

– Мы совсем туда не приедем, а вы будете там, вероятно, через несколько недель.

– А я думала завтра зранку буты у Хорлив.

Пауза.

– И чого я тильки поехала на цим судни? Я маю невистку в Хорлах. Вона до мене пысала, шоб я проихала до ней. Я и хотила ихаты на потягу (поезд). Невистка як узнала, то и написала: не изжайте потягом, а то заплутаетесь. Ну я и сила на пароход, и на ж тооби. Восемьдесят рокив живу на свити, ныколы по морю не издыла, а теперячки, на старости поихала, и не заплуталась, а не туды приихала, куды треба. У сим своим дитям и унукам буду казать, шоб николы ны издылы на пароходи.

Когда г-жа Добровольская спустилась в трюм, все находившиеся там бросились к ней, спрашивая, о чем мы с ней разговаривали наверху и кто мы такие. Наша спутница, притворившись крайне испуганной, заявила:

– Да разве с ними можно разговаривать? Ведь их человек двадцать, и у каждого по два револьвера. Кто они – неизвестно: говорят, белые.

Возле трюма была поставлена охрана. «Утриш» был в наших руках.

По Черному морю

Минута была жуткая… Что, если с берега заметят наш уход? Не заметить было трудно, тем более что мы повернули с зажженными огнями. Не говоря уже о пограничной береговой охране и специальных катерах, предназначенных для ловли контрабанды, между Тендровской косой, где находился тогда советский военный флот, бывший в практическом плавании, и Севастополем постоянно шныряли небольшие суда специального назначения, служившие для связи. Мы могли быть очень легко открыты.

Вызвали из трюма одного из команды, чтобы потушить огни.

– Такой-то.

Молчание (слышно, как в трюме кто-то произнес: «Ишь, и фамилию знают»).

– Такой-то, выходи.

– Да я ж ничего, беспартийный; разве я что-нибудь такое?

– Выходи, говорят тебе; туши огни.

Матрос медленно стал подниматься по трюмному трапу, бормоча: «Вот идешь, а на что идешь, и сам не знаешь». На полпути остановился. Обернулся.

– Братцы, ежели со мной что случится, не поминайте лихом.

Голос из трюма:

– Да ты иди, чего ждешь.

Идущий рассвирепел:

– Как чего ждешь?! Сам иди, дурак.

Наконец профуполномоченный (это был он) поднялся на палубу и потушил огни на всем судне, после чего его снова спустили в трюм. Вскоре туда же отправили и отстоявшего вахту рулевого, которого наверху сменил профуполномоченный.

Сменившись с вахты, рулевой, спустившись в трюм, увидел г-жу Добровольскую и мрачно сказал:

– Вот эта дама видела, что я пережил, когда один из них крикнул мне: «Больше не повторю! Лево на борт».

Г-жа Добровольская поддержала его, сказав:

– Да, вы пережили много.

С флагштока был сорван красный флаг и выброшен в море. Мы расположились в кубрике. Половина отдыхала, а остальные занимали посты наверху. Администрация и часть команды содержались под арестом, мотористам же и рулевым было приказано остаться при исполнении своих обязанностей.