Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

В октябре 1956 года Захаров прибыл к месту своего назначения. В местечке Шира плохо было с квартирами, как вообще везде, и начальство устроило его жить в «Заготзерно» (элеватор), при его пожарном отделении, с условием, что за это он должен был в пожарке топить печь. Вскоре Карпуша перезнакомился со всеми молодыми пожарными. Они знали, что он из эмигрантов и что освободился из лагеря, но никто никогда не спросил его, за что он отбывал каторгу. Таков порядок в Сибири.

За долгие зимние вечера Карпуша многое узнал от них для него интересного. Один из них рассказывал, что его мать еще до революции служила прислугой у местного золотопромышленника Иваницкого, прииск которого от местечка Шира отстоял километрах в шестидесяти, в отрогах Восточных Саян. Когда пришла революция, то Иваницкие уехали за границу. Их прииск национализировали, назвав его «Коммунаром», и стали разрабатывать в большем масштабе. Иваницкие, прожив за границей свой капитал, договорились якобы через какой-то заграничный банк с советами, что они укажут, где ими зарыто золото, в одном месте 100 кг, а в другом – 150 кг, с условием, что какая-то часть достанется им. Приезжала жена Иваницкого, в дорогих мехах, в Шира и ездила в бывший свой золотой прииск. Указала место клада, где, действительно, нашли 100 кг золота, а другие 150 кг найти не смогли. Однако золото, оказывается, дороже всяких политических убеждений и, как известно, запаха не имеет.

На первое время у Захарова были небольшие им заработанные в лагере деньги, но они стали быстро подходить к концу. Он пытался наняться пилить дрова или ухаживать за лошадьми, но как только дело доходило до бумаг и узнавали из них, что он – освобожденный лагерник, по 58-й статье, политический, то везде в советских учреждениях оказывались места уже занятыми.

И вот, живя в «Заготзерне», где на дворе лежали кучи зерна, под открытым небом, осенью поливаемые дождями, а зимой засыпаемые снегом, будучи голодным и не имея права взять из этих промокших куч горсти зерна, о чем его предупреждали доброжелатели еще вначале, иначе сейчас же пришьют статью за расхищение социалистического имущества, Захаров, как и все, ходил по рассыпанному по всему огромному двору зерну, оставаясь голодным.

Вот тогда-то и вспомнил он фразу старика, сказанную сорок лет тому назад, еще в начале революции, в 1917 году, когда он жил в станице, у своей тетушки, и над этими сказанными стариком словами, будучи тогда молодым, он в душе посмеялся, не поверив: «Будет время, когда вы будете ходить по хлебу, а есть его не будете». Но теперь уже эти буквально оправдавшиеся слова у него больше не вызывали смеха при виде перед собой печальной действительности.

В этом «Заготзерне» процветал дремучий бюрократизм и бесхозяйственность, и директоров меняли здесь часто. Как только начиналась уборочная кампания хлебов, мобилизовались все машины на вывозку хлеба из колхозов. Дороги, как известно, грунтовые и мало приспособленные для автомобилей. Зерно в колхозах насыпается прямо в кузов автомобиля, как песок, до краев-бортов, так как нет ни мешков, ни брезентов, и везется с возможной и невозможной скоростью, преследуя цель: выполнить и перевыполнить заданное соревнование по вывозке хлеба. Так как зерно «наше», то на него мало кто обращает внимание, и поэтому на дорогах его много теряют. В «Заготзерне» берут сначала пробу, а потом зерно идет на просушку в машины, если таковые есть и если они исправны, а затем ссыпается в амбары, которых тоже не хватает. Тогда, в таком случае, зерно ссыпается прямо на землю, посреди двора, в большие кучи. По ним ходят, дождь его мочит, и никому нет никакого до этого дела, оно – «наше».

Карпуше приходилось наблюдать, что хлеб еще возили зимой, из «глубинок», – отдаленных колхозов, когда шел снег, мешая его со снегом. При погрузке зерна в вагоны его насыпают без мешков, и тоже масса зерен теряется между рельсами, но жителям собирать его строго запрещено, иначе сейчас же «пришьют» статью за расхищение социалистического имущества.