Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики

Вызовом, катализировавшим эсхатологические ожидания в XV веке, стало очередное падение Византии. Византию в русском понимании погубили вовсе не турки, взявшие Константинополь, а произошедшее несколько ранее прельщение перед Западом. Взятие же в 1453 году Мехмедом II Константинополя было следствием произошедшего духовного падения. Византия пала, когда в 1439 году с согласия византийского императора и константинопольского патриарха была принята Ферраро-Флорентийская уния. Таким образом, Второй Рим – Константинополь пал, отступив от православной веры. С принятием унии утрачивалось представление о легитимности статуса императора и греческой церкви. Византия пала, отказавшись, подобно библейскому Исаву, от первородства[172].

Падение Византии в XV столетии явилось главным вызовом времени, затрагивающим не только политику или экономику, но и всю мировоззренческую систему координат. Ведущим положением средневековой историософии являлись пророческие аллюзии Даниила о происходящей в мировой истории последовательной смене пяти мировых империй – Ассиро-Вавилонской, Мидо-Парфянской, Греко-Македонской, Римской и царствия Христова. Четырем мировым царствам прошлого соответствовали образы льва, медведя, барса и дракона. Римская империя, таким образом, должна была быть, во-первых, последним из череды великих царств перед установлением царства Божьего, и, во-вторых, царством мировым. Падение Рима, взятого еще в V веке варварами, породило концепт о перенесении подлинного Рима. Для V столетия такой перенос безальтернативно связывался с Константинополем. Но далее в связи с кризисом Византии формируется дискурс об альтернативном имперостроительстве: либо анти-Византийском (Запад), либо пост-Византийском (Россия).

Линия «ветхий Рим – Константинополь – Москва» была дополнена в русских литературных памятниках, таких как, например, «Сказание о Вавилонском царстве», другой историософской схемой «Вавилон – Константинополь – Москва». Вавилон возникал в этой преемственной линии как первое в череде мировых царств. Потеря Вавилоном своего статуса была связана с его нравственным упадком, как впоследствии потеря статуса Константинополя с нравственным упадком Византии.

Само заглавие основного сочинения Филофея, в котором был сформулирован концепт Третьего Рима, звучало как «Послание к великому князю Василию, в нем же об исправлении крестного знамения и о содомском блуде»[173]. Проблемы борьбы с мужеложеством интересовали автора гораздо больше, чем политическое преемство от Константинополя. Византийская тема присутствовала как аргумент о необходимости поддержания благочестия в православном царстве. Формула же «Два Рима пали, третий Рим стоит, а четвертому не бывать» означала не торжество над внешним соперником, а эсхатологическую трагедию. У ветхого Рима нашелся преемник в православии – Константинополь, у того, в свою очередь, – православная Москва. Но в случае падения и Москвы это будет гибель окончательная. В мире не останется той силы, которая могла бы наследовать Москве в ее вере[174].

Определенное влияние на формирование теории «Москва – Третий Рим» оказала южнославянская политическая традиция. Определяя себя в качестве царей, а высших иерархов церкви – патриархами, сербские и болгарские государи еще в XIV веке бросали вызов Константинополю. «Третьим Римом» и «Новым Царьградом» была первоначально объявлена столица Болгарии Тырново. И только затем, после взятия Тырново турками, сами южнославянские мыслители стали применять концепт к Москве[175].

На Руси в иосифлянской среде он получил определенную переработку, будучи соотнесен с идущей еще от «Слова о законе и благодати» политической традиции. О том, что идея о новом Константинополе широко циркулировала в русском общественном сознании, свидетельствует, в частности, ее новгородский извод в «Повести о белом клобуке». Белый клобук как символ духовной власти вначале передается в Рим (римскому папе Сильвестру), затем в Константинополь и, наконец, в Новгород. Новгород занимал то место, которое в других версиях теории Третьего Рима отводилось Москве. Уже в XVII столетии, на Большом Московском соборе 1667 года, «Повесть» была заклеймена как клевета, ввиду подрыва в ней москвоцентричной модели[176].

Не все исследователи согласны с тем, что теория «Москва – Третий Рим» выступало государственной идеологемой Московской Руси. Существует, в частности, точка зрения, что в качестве таковой использовался концепт «Нового Израиля». Третья группа исследователей акцентирует внимание на идеологичности использования образа «Святой Руси». Но все эти идеологемы непротиворечивы по отношению друг к другу и встраиваемы в единую идеологию. Суть ее состояла в утверждении прав Руси в качестве духовного центра мира на основе восприятия ей от прежних центров особых сакральных оснований легитимности.

Семитысячный год и ересь «жидовствующих»