Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики

После успехов на Украине, утверждал исследователь, царь и патриарх выдвигают программу освобождения Балкан от турок. Совместное богослужение восточных патриархов в константинопольском храме святой Софии являлось едва ли не официально утвержденным сценарием. Основанием для такого рода мечтаний стало обращение к царю и гетману Хмельницкому целого ряда восточных иерархов, включая патриархов Константинопольского – Иоанникия II, Иерусалимского – Паисия, Сербского – Гаврила, ходатайствующих о совместном выступлении против турок. В 1653 году во время пасхальной беседы с делегацией греческих купцов Алексей Михайлович обещал приступить в ближайшее время к освобождению православных из-под турецкого владычества. Причем, указывает Д. В. Поспеловский, не только царь питал иллюзии о быстрой победе над мусульманами, но и население Балкан ожидало скорого прихода русско-казацкого воинства. «Дело было не в правильности книг, – резюмировал исследователь свой вывод об истинных целях реформы, – а именно в мечтах о Царьграде и будущем величии Московского патриарха, служащего там, а для этого необходимо было единство обрядов»[186].

Естественно, не мог не быть идентифицирован в качестве Антихриста инициатор церковных реформ патриарх Никон. Подтверждение этому обнаруживалось посредством соотнесения его мирского имени (Никита) со «звериным числом» 666. Указанные ассоциации основывались на подозрении Никона в намерении стать русским папой, а также факте строительства им Новоиерусалимского монастыря.

Другой старообрядческой экспликацией Антихриста являлась персонифицированная «лжетроица»: «Алексей Михайлович – Никон – Арсений Грек»[187]. Согласно другой версии, число 666 дешифровывалось на основании суммарного сложения мирского имени патриарха – «Никита»[188]. Эсхатологическая инверсия, заключавшаяся в переходе от вариаций идентификации чувственного Антихриста к представлению о его духовном пришествии, датировалось второй половиной семидесятых годов XVIII века. Она связывалась с уходом из жизни Алексея Михайловича. Для старообрядцев смерть государя выразилась в прозрении, что тот «не есть последний Антихрист, а лишь послушник его»[189].

Петр I: Антихрист-император

Чаще других персонажей отечественной истории образ Антихриста экстраполировался на фигуру Петра I. Власти были даже вынуждены вступить в полемику со старообрядческими гематристами. Потребовался авторитет местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского, выступившего в 1703 году с книгой «Знамения пришествия Антихристова и кончины мира». Непосредственным поводом ее написания явилось дело Григория Талицкого, прославившегося антипетровскими филиппиками. Г. Талицкий был заточен в Петропавловскую крепость, подвергнут пытке, сопровождающейся диспутом с истязателями об Антихристовом пришествии[190].

Репрессии властей не заставили старообрядцев отказаться от изобличения Петра I как Антихриста. С ответным памфлетом «Об Антихристе» выступил с их стороны Андрей Денисов[191].

Развиваемая тема Петровской апостасии, впрочем, имеет не только религиозно-эсхатологическое преломление, но и определенную корреспондентность с научными подходами. Деятельность Петра I определялась в этом смысле историческим транзитом от религиозного к секулярному типу государства и общества[192]. Власть в результате петровских преобразований десакрализуется по лекалам европейского абсолютизма, утрачивая (хотя и не в полной мере) прежние акценты теократической государственности[193]. Принятие титула «император», оттеснявшего на второй план титул «царь», отражало ту же секулярную тенденцию. «Царство» не было ниже «империи», но выражало сакрально-религиозные, а не военно-иерархические аспекты государственности. Петровская секуляризация оказалась частичной, охватив привилегированную часть общества, в то время как народ оставался вплоть до революции в системе бытия общества религиозного типа[194].

Поэтическая демонизация Петербурга

Петербург около двухсот лет являлся столицей России, и его образ часто противопоставлялся в литературе образу Москвы. Ввиду того, что Москва позиционировалась в качестве сакрального центра православия, Петербург, перенявший у нее статус столицы, наделялся инфернальными чертами. «Четвертому Риму не бывать», следовательно, Петербург есть не Рим, а анти-Рим, новый Вавилон, город Антихриста.

В поэтической традиции отмечалась гнетущая сумрачная природа и болотистая местность, среди которой была построена северная столица. А на болотах, согласно народным представлениям, обитала нечисть. Одновременно подчеркивалась имперская мощь города на Неве. Олицетворением имперской мощи выступал Медный всадник. Семантически медный всадник противопоставлялся человеку, оказывался его гонителем. Слово «гранит» также являлось устойчивым элементом петербургской поэтической репрезентации. Болота в сочетании с медью и гранитом формировали особый тип обездушенного инфернального пространства.