Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики

Леонтьев, в противоречии со столбовой общественной линией русской мысли, акцентированной на теме равенства, был противником эгалитаризма. Соответственно, не принимался им и социализм, равно как и демократия. Геополитически он считал необходимым переориентироваться от участия в различных союзнических раскладах с европейскими государствами, которые являются имманентными врагами православия, к союзничеству с державами Востока. Целевой политический ориентир для него виделся в восстановлении Византии[211].

Опираясь на концепцию Н. Я. Данилевского о культурно-исторических типах, Леонтьев пересматривает сложившуюся в просветительской среде оценку степени развитости мировых культур. Универсальным критерием определяется сложность. Цветущая сложность рассматривалась им как апогей развития культурно-исторического типа, после чего происходило упрощение форм существования культуры и ее упадок. В этом отношении современная фаза развития Запада с материализмом и политической демократией переосмысливалась в качестве системной деградации. Высшим же уровнем развитости западного сообщества определялось средневековье, что в версии теории прогресса, напротив, являлось упадком. Деградирует, утрачивая «цветущую сложность», и Россия. Остановить происходящее разложение можно лишь через рецептуру – «заморозить».

Фундаментальной основой всеобщей деградации Леонтьев считал переход от теоцентризма на позиции антропоцентризма. Ориентир на человека подменил собой ориентир на Богочеловека. В результате устанавливается мораль человеческого блага, эвдемонизм. Духовное развитие человека, для которого как ориентир существовали прежде высшие Божественные идеалы, снимается с повестки общественных требований.

Путь прогресса в леонтьевской историосфской концепции был путем антихристианским. Деградация России могла, в понимании Леонтьева, привести к падению ее в самую бездну. Ее распад будет более фундаментальным и всеохватывающим, чем на Западе. А потому именно России суждено породить Антихриста. Вероятно, рассуждал писатель, он выйдет из среды российских евреев. «Без строгих и стройных ограничений, без нового и твердого расслоения общества, без всех возможных настойчивых и неустанных попыток к восстановлению расшатанного сословного строя нашего, – писал К. Н. Леонтьев, – русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и – кто знает? – подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, – и мы, неожиданно, лет через 100 каких-нибудь, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабо церковных, – родим того самого антихриста, о котором говорит еп. Феофан, вместе с другими духовными писателями. Не надо забывать, что антихрист должен быть еврей, что нигде нет такого множества евреев, как в России, и что и до сих пор еще не замолкли у нас многие даже и русские голоса, желающие смешать с нами евреев посредством убийственной для нас равноправности. Покойный Аксаков тоже находил, что тот, кто способствует равноправности евреев в России, уготовляет путь антихристу. Я сам слышал от него эти слова. Замедление всеобщего предсмертного анархического и безбожного уравнения, по мнению еп. Феофана, необходимо для задержания прихода антихриста»[212].

Для удержания России от падения в бездну нужна была сильная царская власть. И эта власть должна была бы опираться не на развращаемое простонародье, а на сословную иерархию. Эгалитаризм и демократизация понимались Леонтьевым как инструменты строительства Антихристова режима.

Леонтьев мог бы, в принципе, стать основоположником альтернативного направления общественно-политической мысли России, но не стал. Византинизм в качестве политической теории не сформировался, что можно оценивать в качестве упущенного шанса.

«Повесть об Антихристе» В. С. Соловьева:

единение церквей перед угрозой зла

Одним из самых ярких художественных произведений, созданных по мотивам Апокалипсиса, стала «Повесть об Антихристе» В. С. Соловьева, являвшаяся частью написанного им в 1899 году философского сочинения «Три разговора о войне, прогрессе и конце человеческой истории». Через эсхатологический сюжет «Повести» философ развернул три ключевые идеи своего творчества – угрозу панмонголизма, критику толстовства и концепт христианского всеединства[213].