Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики

Ряд приведенных соответствий могут быть восприняты как кощунственные. Но если это и кощунство, то кощунство, реализованное в истории, а потому исторический факт. Сознательно или нет – не столь в данном случае важно, большевики формировали новую семиосферу, опираясь на архетипическую матрицу прежней религиозной системы. Но квазирелигиозное подобие, естественно, не может быть приравнено по содержащимся в ней потенциалам к традиционным религиям. В тот самый момент, когда с началом войны с Германией было поставлено на карту само существование государства (а соответственно, и правящего режима), вся прежняя атеистическая пропаганда оказалась свернута, и партия пошла на союз с Православной церковью. Семнадцатилетний период явился максимально возможным сроком существования без-религиозной, точнее, идейно скрепленной квазирелигиозным суррогатом, общности. Три поколения советских людей – и коммунизм утратил свою былую привлекательность. При отсутствии прочного религиозного фундамента духовных сил для удержания национальной периферии у государствообразующего русского народа не оказалось. Советский опыт есть, таким образом, историческое назидание, репродуцирующее притчу о «вавилонской башне» – без наличия представления о Боге любая общность в долгосрочной перспективе будет обречена. Роль религии в аксиологическом арсенале современных обществ заметно снижается. Но это не означает, что потенциалы их жизнеспособности в силу обозначенного снижения возрастают. Скорее, наоборот. Выхолащивание религиозной парадигмы подрывает и все иные производимые от нее идейно-духовные компоненты. Речь, естественно, не идет о теократической реставрации. В целях повышения жизнеспособности общественного организма необходимо решение задачи достижения оптимума между полюсами теократичности и секулярности.

Квазирелигиозная формула «Ленин сегодня»

Преломлением религиозной формулы «Царь – это Христос сегодня» в коммунистической идеологии являлось определение очередного генерального секретаря как «Ленин сегодня». Ритуальное посещение мумии вождя мирового пролетариата воссоздавало мистериальные формы культа легендарного предка прародителя. Удивительною откровенностью своего религиозного содержания (в духе буддизма) оду Ленину в поэме «Лонжюмо» представил А. Вознесенский:

         «Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
          Уходят времена и числа.
         Меняет гений свой покров.
          Он – дух народа.
         В этом смысле
Был Лениным Андрей Рублев.
         Как по архангелам келейным
порхал огонь неукрощен.
         И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
         Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
в Ульянова вселился Ленин,
Так, что пиджак трещал по швам!
          Он диктовал его декреты,
Ульянов был его техредом…
         И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
«Мне трудно, Ленин, помоги!

»

В советской квазирелигиозной идеологической традиции проводилось подобное же противопоставление Ленина-вождя (фактически Бога) и Ульянова-человека. Этот миф удалось поэтически выразить В. В. Маяковскому:

«Коротка
    и до последних мгновений
       нам
           известна
                жизнь Ульянова.
         Но долгую жизнь
                 товарища Ленина
          надо писать
               и переписывать заново».

У А. Вознесенского Ленин – сверхчеловек, даже способен выходить за рамки живой плоти Ульянова:

«Когда он хаживал с ружьишком,
Он не был Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!

»