этом состоянии, по словам Гайленда, он действительно напоминает собою египетские иероглифы и потому именно получил от минералогов прозвание «глифического», или «живописного». В Гренландии долго почитали его за рунические надписи, а в Калифорнии туземцы и теперь уверены, что в узорах этого минерала заключаются таинственные заветы их богов. Гилль, путешествовавший в
Северной Америке, срисовал целую стену одной пещеры, покрытой узорчатою кристаллизациею сталагмита, чтоб дать читателям понятие об этой удивительной игре природы. Я покажу вам его сочинение, и вы сами убедитесь, что это не что иное, как сталагмит, особенный род капельника, замеченного путешественниками в известной пещере острова Пароса и в египетских гротах Самун.
Кристаллизация полярных снегов представляет еще удивительнейшее явление в рассуждении разнообразности фигур и непостижимого искусства их рисунка…
Мы были разражены в прах этим нечаянным извержением каменной учености горного чиновника. Мой приятель
Шпурцманн слушал его в настоящем остолбенении; и когда Иван Антонович кончил свою жестокую диссертацию, он только произнес длинное в поларшина: Ja!!! 72 Я стал насвистывать мою любимую арию: «Чем тебя я огорчи-
72 О да!!!
ла?. »
Обербергпробирмейстер 7-го класса немедленно вынул из кармана свои инструменты и начал ломать наши иероглифы, говоря, что ему очень приятно найти здесь этот негодный, изменнический, бессовестный минерал, ибо у нас, в России, даже в Петербурге, доселе не было никаких образцов сталагмита живописного, за присылку которых он, несомненно, получит по команде лестную благодарность. Во время этой работы мы с доктором философии
Шпурцманном, оба разочарованные очень неприятным образом, стояли в двух противоположных концах пещеры и страшно смотрели в глаза друг другу, не смея взаимно сближаться, чтобы в первом порыве гнева, негодования, досады по неосторожности не проглотить один другого.
– Барон?. – сказал он.
– Что такое?. – сказал я.
– Как же вы переводили эти иероглифы?
– Я переводил их по Шампольону: всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, или ни фигура, ни буква, а простое украшение почерка. Ежели смысл не выходит по буквам, то…
– И слушать не хочу такой теории чтения!. – воскликнул натуралист. – Это насмешка над здравым смыслом. Вы меня обманули!
– Милостивый государь! не говорите мне этого.
Напротив, вы меня обманули. Кто из нас первый сказал, что это иероглифы?. Кто состряпал теорию для объяснения того, каким образом египетские иероглифы зашли на
Медвежий Остров?.. По милости вашей, я даром просидел шесть дней на лесах, потерял время и труд, перевел с таким тщанием то, что не стоило даже внимания…
– Я сказал, что это иероглифы потому, что вы вскружили мне голову своим Шампольоном, – возразил доктор.
– А я увидел в них полную историю потопа потому, что вы вскружили мне голову своими теориями о великих переворотах земного шара, – возразил я.
– Но желал бы я знать, – примолвил он, – каким образом вывели вы смысл, переводя простую игру природы!
На что, естественным образом, отвечал я доктору:
– Не моя же вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит, по грамматике Шампольона, очень порядочный смысл!
– Так и быть! – воскликнул доктор. – Но я скажу вам откровенно, что, когда вы диктовали мне свой перевод, я не верил вам ни одного слова. Я тотчас приметил, что в вашей сказке кроется пропасть невероятностей, несообразностей…
– Однако ж вы восхищались ими, пока они подтверждали вашу теорию, – подхватил я.
– Я?. – вскричал доктор. – Отнюдь нет!
– А кто прибавил к тексту моего перевода разные пояснения и выноски?. – спросил я гневно. – Вы, милостивый государь мой, даже хотели предложить гофрата Шимшика в ископаемые почетные члены Геттингенского университета.
– Барон!. не угодно ли табачку!
– Я табаку не нюхаю.
– По крайней мере, отдайте мне ваш перевод: он писан весь моею рукою.
– Не отдам. Я его напечатаю, и с вашими примечаниями.
– Фуй, барон!.. – сказал Шпурцманн с неподражаемой важностью. – Подобного рода шутки не водятся между такими известными, как мы, учеными.
На другой день мы оставили Медвежий Остров и возвратились в устье Лены, а оттуда в Якутск. Плавание наше было самое несчастливое: мы претерпели сильную бурю и все время бились с льдинами, покрывавшими море и Лену.
Я отморозил себе нос.
Отделавшись от Шпурцманна, я поклялся не предпринимать более ученых путешествий.
НИКОЛАЙ ПОЛЕВОЙ
БЛАЖЕНСТВО БЕЗУМИЯ