Русская фантастика – 2019. Том 1

Лихорадочно, чтобы не забыть главного, принялся он записывать свои сбивчивые мысли, когда понял, что откровение уже совершилось и по-старому смотреть на слова он уже более не сможет. Лишь тогда покой и радость сошли на его душу, и он вместо того, чтобы систематизировать свои рассуждения, потребовал почтовой бумаги и принялся рассылать приглашения на встречу дорогим своим ученикам и единомышленникам…

Сообщение Ивана Александровича было принято сначала с улыбкой и даже с неприличным для ученых мужей прысканьем в кулак, но довольно скоро все присутствующие окрылились новыми идеями и тут же, не расходясь, дали клятву начать научные изыскания в новой, столь чудесно явленной Бодуэну де Куртенэ области познания. Единственное, о чем просил несколько смущенный Иван Александрович, – не рассказывать, из какого источника так бурно забили новые идеи, чтобы не стать жертвой зубоскальства, особенно со стороны московских филологов во главе с уважаемым Филиппом Федоровичем Фортунатовым.

Андрей Белый, подробно рассказывая другу о достопамятном вечере, добавлял в конце: «Знаю, что ты не раскроешь тайны; только потому – и потому, что больше никому не стал бы, – рассказываю тебе».

Итак, резюмирует наш аспирант, источником и корнем семиотики следует считать традиционное слово, написанное на заборе дровяного склада близ постоялого двора в селе Волосове и попавшееся, волею провидения, на глаза Далю. Сделав такой вывод, автор отправился в указанное село в надежде найти первоисточник и хотя бы сфотографировать его.

Подивившись наивности американского аспиранта, предполагавшего, что в российском селе полтораста лет простоит дровяной склад, я перелистнул страницу. На последних трех листочках, вырванных, судя по всему, из общей тетради, автор рассказывал, со всеми подробностями и не без юмора, как доехал он на рейсовом автобусе до Волосова, как долго расспрашивал местных жителей о местонахождении постоялого двора и в ответ слышал искомое слово в различных комбинациях, которые он тут же записывал в блокнот; как блокнот у него отобрали и чуть было не набили морду, однако, распознав в нем иностранца, свели в отделение милиции; как милиционеры, вместо того чтобы взять у него взятку («vzyatka», так и пишет автор), отвели его в горсовет к архивариусу и сей почтенный джентльмен препроводил его к находящейся неподалеку четырехэтажной гостинице, сообщив, что построена она на месте Дома колхозника, который, в свою очередь, был возведен в 30-е годы на месте постоялого двора.

Самой же удивительной находкой его оказался стоявший рядом с гостиницей склад горюче-смазочных материалов, на грязно-белой бетонной стене которого было написано: «Х@Й» (орфография подлинника сохранена).

Автор был поражен проникновением новой символики в жизнь селян и скромно предположил в заключение, что семиотика готова сделать новый виток в своем взлете, уже на основе глобальных информационных технологий.

Что еще могу я добавить к моему рассказу? И дядюшка, и друг его профессор Горчич немало были изумлены собранным материалом, однако не только мы так никогда и не нашли загадочного аспиранта в черном одеянии, но даже и не узнали, кто именно был его научным руководителем. А благодаря скверной привычке незнакомца не давать ссылок на использованный материал, мы также не смогли отыскать необходимого письма Андрея Белого. Таким образом, история семиотики все еще ждет своего официального создателя.

Майк Гелприн Чудо в единственном числе

До опушки Виталий Кузьмич добирался часа полтора с гаком. От дома было до нее всего ничего, минут двадцать ходу, если, например, по весне, полдюжины годков назад и не спеша. Но сейчас, в последний день декабря, да по целине, да разменявши восьмой десяток… Виталий Кузьмич обернулся, скользнул взглядом по яминам, оставшимся в снегу там, где проваливался по колено. Тяжело вздохнул, подтянул к себе самодельные, грубо сколоченные сани и, кряхтя, высвободил укутанный в мешковину топор.

Предстояло срубить небольшую, метра в полтора, елочку – на опушке таких хватало с лихвой. Закрепить ее на санях бечевкой и проделать обратный путь. Работа шутейная, если не брать в расчет стариковские годы, дряхлый мотор в груди, натужно гоняющий по жилам стылую кровь, и мороз, жестокий, безжалостный, под сорок. Стоило на минуту остановиться, и он, словно тать, нашел лазейки в прорехах ветхого тулупа, скользнул под обмотанный шарфом ворот, прокрался в рукава и умело, сноровисто принялся воровать тепло.

Виталий Кузьмич решительно выудил из-за пазухи чекушку. Зубами выдернул закупоривающую ее тряпицу и рванул из горла. Первач стремительно проложил себе дорогу через гортань во внутренности, с ходу сшибся с морозом в рукопашной, одолел, отобрал краденое тепло, растекся по жилам. Обветшалый мотор в груди дрогнул, забился, включил форсаж, поршнями замолотил по ребрам.

«Не крякнуть бы, – озабоченно думал Виталий Кузьмич, утирая с глаз слезы и стараясь унять острую, колющую боль в груди. – Выпивоха хренов – нет, чтоб перетерпеть, олух старый».