Алкоголь он себе не позволял, разве что в экстренных случаях, как сейчас, и рюмку-другую по праздникам. В погребе стояла десятилитровая бутыль яблочного самогона, давно стояла, Виталий Кузьмич даже не помнил, с каких пор. В ней оставалась еще добрая половина – на его век должно было хватить, потому что больше в семье не потреблял никто.
Превозмогая потерявшую остроту, но ставшую нудной и назойливой боль, Виталий Кузьмич осмотрелся, выцепил взглядом подходящее деревцо, шагнул к нему раз, другой. Удобнее перехватил топорище, примерился и…
И увидел шагах в пяти от себя человека. Кряжистого, седобородого старика в выцветшем рыжем полушубке и лохматой, также рыжей ушанке, надвинутой на самые брови.
Виталий Кузьмич обмер. Никаких незнакомцев в округе не было и быть не могло. Но этот – был. Он стоял, опершись на неровный суковатый посох. Курносый, скуластый старик – из-под косматых бровей в упор смотрели на Виталия Кузьмича черные, словно уголья, глаза.
– Ты кто? – изумленно выдавил из себя Виталий Кузьмич. – Кто такой, спрашиваю?
Незнакомый старик не ответил. Он глядел и глядел, не моргая и не отводя взгляда, цепко, внимательно, изучающе.
У Виталия Кузьмича мутилось в глазах. Мерещится, не иначе, думал он. От самогона, видать. Ничего, сейчас он протрет глаза, и видение бесследно исчезнет.
Глаза он протер, но старик никуда не исчез. Виталию Кузьмичу стало не по себе, боль в груди усилилась, теперь она не колола, а раз за разом рвала за сердце, словно собираясь выдернуть его к чертям.
– Ты кто? – повторил Виталий Кузьмич. – Кто такой?
Старик хмыкнул, повел плечами и на этот раз ответил. Ровным, спокойным голосом.
– Я-то? Не видишь сам, что ли? Я – Дед Мороз.
– Как? – ошеломленно переспросил Виталий Кузьмич. – Дед э-э-э… Какой дед?
– Мороз, – невозмутимо повторил пришлый. – Новый год на носу, или не знал?
– Как не знать. Я ж сам… Сюда… За елкой.
– Ну вот. – Дед Мороз довольно хохотнул. – Давай, рассказывай.
– Что? Что рассказывать?
Боль в груди внезапно унялась. Виталий Кузьмич, часто моргая, переступал с ноги на ногу и по-прежнему растерянно, но уже без опаски и изумления смотрел на назвавшегося Дедом Морозом человека.
– Да все подряд, – подбодрил тот. – Как тут живешь, с кем. Старуха твоя где? Есть старуха-то?
– Есть, – кивнул Виталий Кузьмич. – Есть, конечно. Мы с Лизаветой, считай, уже полвека вместе. Мы с ней…
Он сам не заметил, как начал рассказывать. Про техникум, третий курс, безденежье. Про Лизу Самсонову из параллельной группы, на которую все парни заглядывались. Про Климку Бычкова по кличке Бычок, здоровяка, задиру и хама, не дававшего Лизе проходу. Про летнюю практику в леспромхозе и драку с этим Климкой на воскресных танцульках.
– Отметелил он меня, – признался Виталий Кузьмич, – ох и отметелил. Кастетом свалил, ножищами потом добивал. Мужики из местных сказали: мол, не жилец. Чудом выкарабкался, а месяц спустя…
– Чудом, говоришь? – прервал собеседник. – Веришь в чудеса-то?
– Да я так, – отмахнулся Виталий Кузьмич. – Какие там чудеса – просто к слову пришлось. Так вот, месяц спустя оклемался я в районной больнице. В себя пришел, глаза открываю, а Лиза рядом сидит, на табурете. Я даже не поверил сперва, что это она.
– Экий ты, – хмыкнул Дед Мороз, – недоверчивый. В то не поверил, в это не поверил. Ну дальше чего?
Дальше, года не прошло, родился Санька. В общаге пять лет жили втроем. Бедно жили, но, в общем-то, и нескучно. Потом от завода выделили двухкомнатную. Виталий Кузьмич на заочное поступил, выучился. Произвели его в цеху в мастера, кое-какие деньжата в семье завелись, на машину даже копить стали. Санька в школу пошел.
Больше детей у них с Лизой долго не было. Врачи запретили – Санька на свет трудно шел, повредил матери что-то женское. Шел трудно, зато шагал легко. Крепкий, надежный, улыбчивый, круглый отличник. К пятнадцати годам чемпион города по вольной борьбе, разрядник по шахматам. Соседи завидовали. А потом… потом…
Виталий Кузьмич осекся и замолчал.
– Ну что потом-то?
Потом Климка Бычок второй срок отмотал, но рассказывать об этом Виталий Кузьмич не стал. И о выкидухе не стал, той, что ужалила Саньку исподтишка, под лопатку, когда возвращался домой с тренировки. И о похоронах, и о слегшей, высохшей от горя Лизе.
– Марьянка у нас потом родилась, – вместо всего этого сказал он. – Врачи говорили: нельзя. Говорили, Лизавете ее не выносить, а если даже удастся выносить, то… Ей ведь уже за сорок было. Но обошлось.
– Чудом? – насмешливо уточнил Дед Мороз.
– Да что ты заладил, – с досадой махнул рукой Виталий Кузьмич. – Чудом, юдом. Родилась, как люди родятся. Я на радостях половину денег, что на машину копили, в один день спустил. Сережки Лизавете купил, с брильянтами. Представляешь? Пошел в ювелирку, какие тут, говорю, самые дорогие из всех? Она ругалась потом, а я все одно не жалею…