Русская фантастика – 2019. Том 1

Идти было тяжело, неимоверно тяжело, но Виталий Кузьмич, стиснув зубы, шел и шел, волоча за собой сани. Вечерние сумерки догнали его, окутали. Мороз, уже не таясь, хватал из-под одежды остатки тепла.

– Врешь, – хрипел Виталий Кузьмич. – Врешь, сука.

Он остановился, залпом опустошил чекушку, швырнул ее в снег. Он дойдет, непременно дойдет. Украсит елку ватными хлопьями, зажжет свечи. Затопит печь, усадит себе на колени Шурочку. Будет тепло. Спокойно и тепло…

Зимой они топили по-черному. Весь декабрь, за ним январь. К началу февраля истощились сделанные летом припасы, но дров было вдоволь, и смерть от холода им не грозила.

Февраль и съестное закончились одновременно. Лизавета умерла пять суток спустя, на следующий день не стало Марьяны, за ней Шурика.

Виталий Кузьмич не заметил, как к скиту подобрался волк. Он увидел зверя, когда тот был уже метрах в сорока от крыльца. Остальное он помнил плохо. И как добирался до приткнувшегося к торцевой стене обреза. И как, волоча его за ремень и спотыкаясь на ходу, целую вечность брел через сени к дверям. И как наводил весящий, казалось, с центнер короткий ствол.

Потом Виталий Кузьмич, извиваясь, полз к распластавшейся на снегу волчьей туше. Припав к расколотому пулей покатому лбу, лакал кровь. Потом на четвереньках пробирался обратно к крыльцу. Налегке, оттого что дотащить волка до Шурочки был не в силах, но оставалась еще надежда дотащить до волка ее. Потом он наконец добрался, перевалился через порог и, вытянув руку, коснулся дрожащими пальцами ледяной детской щеки. Потом Виталий Кузьмич завыл.

Он похоронил семью на заднем дворе на следующий день после того, как зажарил волка. Когда снег стаял, поставил на могилах кресты. Затем собрался и пустился в путь. За полтора месяца Виталий Кузьмич обошел с десяток окрестных деревень. В четырех из них жили еще люди, но Виталия Кузьмича не пустили, где-то шуганули для острастки из ружьишка на околице, где-то издаля послали по матери. В остальных деревнях людей не было. Он мог бы остаться доживать в любой из них, но лишь забрал инструменты, утварь и саженцы. В июне он вернулся к своим.

Он прожил в ските шесть лет. Каждое утро аккуратно вычеркивал из самодельного настенного календаря очередную дату, затем хлопотал по дому или на огороде, латал, смолил, мастерил, окучивал и под вечер отправлялся на задний двор. Проводил у могил час-другой, съедал нехитрый ужин, запивал травяным чаем. Иногда ему являлась Лизавета, садилась рядом, бестелесная, немногословная, и Виталий Кузьмич делился скудными новостями. Время от времени Лизавету сменяла Марьяна. Бывало, что и Шурик.

Покойную внучку Виталий Кузьмич видел всего лишь раз.

– Пять минут, может быть, десять, – сказал он, когда Шурочка появилась перед ним. – Я мог бы увидеть того волка на десять минут раньше. Всего на десять минут. Где были мои глаза?! Прости, если сможешь… Прости!

Дряхлый мотор внутри него захлебнулся болью, Виталий Кузьмич повалился на землю навзничь. Пришел в себя он лишь к утру, и с тех пор Шурочка не появлялась ни разу. Щадила его. Невесть зачем берегла никчемушного старика с вялым, больным, едва гоняющим по жилам кровь сердцем. Сумасшедшего старика, ко всему.

Виталий Кузьмич осознавал, что давно уже не в здравом уме и что жить дальше нет никакого смысла. Он мог бы в любой момент отправиться туда, к своим, но почему-то продолжал жить – сам не понимая зачем…

Когда до скита осталась какая-то сотня метров, стемнело окончательно, но ни заплутать, ни замерзнуть Виталий Кузьмич уже не боялся.

– Чудо, говоришь? – обратился он к истаявшему на лесной опушке видению. – Ну-ну.

Набычившись, он потащился дальше. Одолел последнюю сотню метров. Ухватил за макушку елку, потянул за собой на крыльцо, отворил дверь. В сенях было темно, Виталий Кузьмич втащил елку вовнутрь и запалил лепящуюся к стене свечу.

– Дедушка! Деда!

Виталий Кузьмич ахнул, обернулся, сунулся на колени. Шурочка из горницы бежала к нему, и было в этом что-то неправильное, и он не мог понять, что именно, а понял, лишь когда внучка оказалась в паре шагов. Шагов! Звук шагов! До сих пор видения могли говорить, но не топать! Слова звучали у Виталия Кузьмича в голове, но больше никаких звуков призраки не производили, да и производить не могли.

– Деда!

Она бросилась к нему на шею, обвила ее ручонками, прильнула к груди. Теплая, по-детски пахнущая свежестью. Живая!

– Ты что же, – лепетал Виталий Кузьмич. – Ты откуда, родная? Откуда пришла?

– Не знаю. Ниоткуда. Из темноты.

– Из темноты? А мама? Бабушка, Шурик?!

– Они… они остались там. А я ушла, чудом ушла, сбежала.

– Чудом? – механически переспросил Виталий Кузьмич.

«У меня осталось в запасе чудо. Одно, новогоднее. Поэтому и пришел. Проси и забирай», – отчетливо вспомнил он последние слова назвавшегося Дедом Морозом видения. Он что-то ответил тогда. Ответил. Он…

«Мертвая, – вот что он ответил. – А могла быть живая».

Не «живые», а именно так: «живая». В единственном числе вместо множественного. Он думал тогда о внучке, о Шурочке, только о ней. А мог бы… Он мог бы обо всех, и тогда…