Русская фантастика – 2019. Том 1

Живая, теплая Шурочка жалась к стариковской груди. Виталий Кузьмич заплакал. От счастья, от горя, от немощи, от ненависти к себе – он сам не знал, от чего.

Николай Караев К проблеме эха в ксеноязыке омоомоо

И грубые слова, и мягкие речи всякий раз возвращают нас к самому первому значению.

Мудзю

1

– Да не охладеют ваши гейзеры вплоть до Возвращения, – сказал Оол. (Он говорил нарочито медленно. Мэй, пожалуй, была ему благодарна, хотя ощущала и иное послевкусие: глаза Оола, двигаясь независимо один от другого, как у хамелеона, в какой-то момент сфокусировались – и она готова была поклясться, что старый гад смотрит на нее снисходительно.)

– Да прольется живая вода Неба на сад господина Оола, – сказала Мэй. (Стандартное, чуть изысканное приветствие; она произнесла его без труда, интонируя каждое слово так, что никакой ритор не придрался бы.)

– Сегодня на редкость умиротворяющая погода: цикады вовсю стрекочут в кустах, – растекся Оол мыслью по древу. (Началось, подумала Мэй с отвращением. И нет, бог уж с ними, с цикадами и кустами, которые назывались на омоомоо, разумеется, иначе и не являлись, разумеется, ни цикадами, ни кустами в земном смысле слов. Местную флору-фауну Мэй представляла себе весьма приблизительно, ровно настолько, насколько та и другая отражались в идиомах. Но эхо. Так… Прикинем интонационный контур…)

– Небо милостиво и останется таким вплоть до Возвращения, – ответила Мэй. (Эхо. Треклятое эхо! Она позорно растягивала слова, ее мозг превратился в вычислительную машину, искрившую от замыканий, но выдавшую все-таки правильный ответ. Невероятным усилием воли Мэй справилась с искушением закрыть глаза – и в итоге закатила их, потому что иначе было невозможно.)

– Я предпочел бы осведомиться о корабле сынов Неба, том самом, что везет нам Великое Белое. – Оол перешел к делу. (У Мэй мурашки побежали по коже. Она слышала каждый интонационный поворот, каждый нюанс, каждой клеточкой области Вернике осязала мельчайшие щербинки на интонационной кривой – и не могла не восхищаться. Омоомоо, ты бог! Сколь неуклюже звучит каждая моя фраза. С каким омерзением, должно быть, этот дряхлый интеллектуал ждет, когда я выдавлю из себя простейшую реплику – и перевру эхо полностью и бесповоротно. Черт бы подрал это ваше-наше Великое Белое…)

– Корабль моих братьев… налетел… на… на звездный риф, – произнесла Мэй. (Из чащи волос выползли на виски горячие капли пота – и судорожно зазмеились, теряя себя. Внутричерепной вычислитель готов взорваться к чертовой матери. Что дальше? Какая там была схема? Ученый ты или нет? Восстанавливаем поэтапно: первая реплика, на нее накладывается вторая, дальше… Мэй поняла вдруг, что слова «Великое Белое» Оол произнес в третьем регистре, а не во втором, как требовало формальное изъявительное наклонение. Переходит, стало быть, к сверхвежливости, собака такая. И это меняет все дело, потому что третий регистр в комбинации со схемой предыдущей реплики и предполагаемого ответа дает… что же он дает, а?..) – Он… опоздает… опоздает… на три… три…

Она умолкла, тяжело дыша; будто стометровку пробежала. Оол правым глазом смотрел в окно, а левый опустил долу. Ему было неловко/стыдно/неприятно.

– Я запуталась, – сказала Мэй, наплевав на эхо. – Простите, господин Оол. Я не могу. Омоомоо слишком сложен для меня. Для нас, людей. Эхо. Я его слышу, но не могу воспроизвести. Я пытаюсь. Правда.

Глаза Оола странствовали по стенам, полу, потолку, заглядывали в расходившиеся на северо-восток и юго-запад анфилады – точно следили за полетом разругавшейся пары сумасшедших мух.

– Ничего страшного, – ответил он, на правах носителя языка безупречно (зависть!) интонируя каждый звук, и Мэй опять покрылась мурашками, настолько совершенно было Оолово эхо. – Но, конечно, очень жаль. Вряд ли вы услышите Бога вплоть до Возвращения.

По-нашему – до морковкина заговенья. Никогда. Да, сестра, так ты еще не позорилась… И не видать тебе внутренних покоев Храма просто вот как своих ушей. Издалека видно, подойти никак, говорят китайцы. От чашки до губ путь далек лежит, говорят англичане. Близок локоть, да не укусишь, говорят русские. И что-то такое еще говорят испанцы. «Карамба! Остиа! Кохонудо!» – вот что не говорят, орут испанцы… Мэй готова была разреветься. В голове было пусто и безвидно, как в первый день творения. Баба вздорная, мысленно хлестнула она себя по щеке. Истеричка. А ну, взяла себя в руки. Но, господи, как же обидно…