Русская и Сербская Православные Церкви в XX веке. История взаимоотношений

Однако имелись и священнослужители РПЦЗ, настроенные резко антинацистски и антигермански, например архимандрит (будущий архиепископ) Нафанаил (Львов). По далеко не полным подсчетам ученых Свято-Тихоновского университета, «от нацистов, в том числе за спасение евреев, пострадал 21 представитель зарубежного русского духовенства»[259]. В их число входили состоявшие в юрисдикции РПЦЗ протопресвитер Андрей Врасский (во Франции) и архимандрит Григорий ((Перадзе), в Польше), которые за участие в движении Сопротивления и помощь евреям были арестованы гестапо и погибли в концлагере.

Были подобные примеры и на территории Югославии. Так, служивший до войны в церкви г. Баня-Лука священник Григорий Крыжановский летом 1941 г. был выслан прогерманскими хорватскими властями в Сербию, и в его некрологе, опубликованном в «Журнале Московской Патриархии», указывалось, что о. Григорий в «офицерском звании участвовал в борьбе с фашизмом»[260]. Бывший секретарь Сербского патриарха Варнавы церковный писатель В. А. Маевский, проживавший в Сремских Карловцах, оказался на территории Хорватии и был арестован усташами, а в дальнейшем попал в немецкий концлагерь[261].

Возглавлявшая Кичевский монастырь Благовещения Пресвятой Богородицы игумения Диодора (Дохторова) в период оккупации предоставляла в своей обители убежище участникам движения Сопротивления, не обращая внимание на предупреждение немцев, что за связь с партизанами монастырь будет уничтожен. Когда оккупанты узнали, что она принимала партизан, то занесли игумению в список приговоренных к смерти. Мать Диодору спас болгарский полковник, часто беседовавший с ней и бравший от нее духовные книги. Он предупредил игумению о предстоящем аресте и расстреле, и она скрылась в безопасное место[262].

Некоторые представители русской церковной эмиграции все же погибли от рук оккупантов и их сторонников. Среди них был игумен Иулий – настоятель Карпинского монастыря вблизи г. Куманово Скопленской епархии. В 1944 г. он был обвинен в том, что укрывал в монастыре партизан и помогал им, арестован, вывезен в с. Страцин, где после пыток убит. Другой русский эмигрант – игумен Вениамин, настоятель монастыря св. Наума Охридской епархии, в 1942 г. был убит по дороге из Пресны в с. Трпейца, вблизи г. Охрида, вероятно, албанскими националистами[263]. Кроме того, в 1941 г. немецкими оккупантами был расстрелян регент сербского соборного храма г. Вршаца иеродиакон Иоанн (Котов)[264].

В оккупированной Югославии прогерманскую позицию заняли несколько русских светских религиозных деятелей, в частности бывший советник при первоиерархе Польской Православной Церкви митрополите Дионисии (Валединском) адвокат К. Н. Николаев и редактор-издатель журнала «Церковное обозрение» Е. И. Махароблидзе[265].

Сам же Архиерейский Синод весь период войны избегал проявлять свое одобрение политике III рейха, и в то же время с лета 1941 г. всячески старался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. С этой целью он пошел на контакт с германскими ведомствами и относительно редко открыто критиковал те или иные их действия.

Уже 26 июня, через четыре дня после начала войны и проведенного у него обыска, митрополит Анастасий, еще питая необоснованные иллюзии, при посредничестве генерала Шрёдера послал в Министерство церковных дел (РКМ) письмо с просьбой исходатайствовать ему разрешение на проезд в Берлин. Однако Министерство занятых восточных территорий, Главное управление имперской безопасности и МИД отнеслись к этому негативно. В частности, шеф полиции безопасности и СД Вандерлебен 29 июля написал в РКМ о том, что он против въезда митрополита Анастасия в Германию[266]. Фактически речь шла о целенаправленной политике изоляции Архиерейского Синода, устраивались препятствия даже его контактам с Берлинским архиепископом Серафимом. Была нарушена вся почтовая связь Синода с внешним миром[267].

Архиерейский Синод долго не терял надежду на то, что возможности для активной церковной деятельности в России появятся. 25 августа первоиерарх РПЦЗ с надеждой писал в США главе Северо-Американской епархии митрополиту Феофилу: «Наступили сроки… Печати (с тайн Промысла) снимаются… Мы должны быть готовы… Жатва предстоит большая, а делателей мало…»[268]. 10 октября 1941 г. владыка Анастасий в очередной раз справлялся у архиепископа Серафима (Ляде) о возможности «разрешения общего вопроса о перенесении нашей церковной работы в родные пределы»[269].