Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен

Социокультурный аспект позволил обратить внимание на остроту современных дискуссий по проблеме русской идеи. В частности, внимание обращалось на два «скепсиса» в отношении проблемы русской идеи, бытующие сегодня: в многонациональной и многоконфессиальной стране акцент на русской идее не только алогичен, но и опасен; русскую идею некоторые скептики отождествляют с русскими, выстраивая фантазии о русском шовинизме, фанатизме и даже экстремизме в совокупности с панславизмом. Здесь важно, забегая вперед – к идеологическому аспекту, обратить внимание пресловутых скептиков на то, что они, сами того не желая, солидаризируются с рядом европейских и американских идеологов, извращающих историю России. В тексте работы некоторые имена названы. Повторяться не следует, но именно с русской идеей и теорией «Москва – Третий Рим» (XV–XVI вв.) связаны целенаправленное искажение русской истории и тенденциозные обоснования современной угрозы Европе и миру якобы со стороны России. России инкриминируются девальвация демократии и реальный экспансионизм, а корни этих далеко не случайных идеологических диверсий идут из якобы панславистского характера русской идеи, рожденной старцем Елиазарова монастыря Филофеем (XV–XVI вв.), а затем подхваченной российскими самодержцами.

Замечу, что и в наши дни полемика по поводу теории «Москва – Третий Рим» не прекращается. Заключая работу, правомерно повторить главные аргументы в защиту идей старца Филофея и его возможных соавторов.

Во-первых, документально доказано (см. подстрочные комментарии) отсутствие прямых политических выходов из названной теории. Она несет в своем замысле и содержании глубинный духовно-нравственный заряд – аргументированную тревогу (нет необходимости повторять эпохальные обстоятельства) за судьбу православия в России и возможные по тем временам пути и средства укрепления и развития православной веры.

Что же касается так называемых экстраполяций тех, кто жил и действовал в поздние эпохи, пусть им будет судьей история православной России, успешно по милости Божией реализующей заветы старца Филофея.

Во-вторых, очень высока вероятность в гениальной прозорливости инока тех далеких времен. Имеются в виду логично вытекающие из его теории неотразимые вопросы (они же абсолютные контраргументы скептикам): где, когда и кто станет «Четвертым Римом»? Какой субъект исторического процесса (государство, нация, народ) продолжит великий православный путь России? Кто его приумножит и какие силы смогут противостоять непрекращающимся (скрытым и явным) потугам сломить православие? Или, быть может, тысячелетнюю героическую, жертвенную и несгибаемую судьбу православной веры, историю ее сохранения и сбережения сдать в «исторический архив», а преемственность российской духовной жертвенности адресовать западным или восточным мирам?!

Значительное внимание уделено научно-теоретическому аспекту. Научно-теоретический анализ был наиболее важен при рассмотрении ряда дискуссионных вопросов прошлого и настоящего времени.

К ним отнесены: 1) сложная, парадоксальная ситуация, сложившаяся в связи с отношением высших социокультурных, образовательных органов и ряда обществоведов, в том числе философов, к истории русской, прежде всего религиозной, философии; 2) относительно инновационные теоретические положения о сущности, функциях и типологии национальных идей; 3) неослабевающий (далеко не новый) накал страстей, обусловленных диаметрально противоположными воззрениями о феномене национализма.

Работая над темой, я, естественно, не был свободен от творческих эмоций. Хотя этим никого не удивишь. Без эмоций, как хорошо известно, не было, нет и не может быть плодотворного поиска истины. Однако эмоции бывают разные. Мои эмоции вызваны из ряда вон выходящими фактами. Я вынужден пояснить мотивы такого эмоционального взрыва в первой главе. Его бы не было, если бы речь шла о далеко не новом, к сожалению, негативизме (советское и постсоветское время) к русской философии. В советское время она формально не существовала: в государственных университетах изучались, притом примитивно, однобоко, философы-материалисты, а также философская мысль в республиках СССР. О русской религиозной философии студенты понятия не имели. Более того, одно упоминание имени В. С. Соловьева или Н. А. Бердяева было чревато последствиями. Зато изучению западноевропейской философии, хотя и в причудливых формах, уделялось немало внимания. К чему упоминаются эти прописные истины? Преимущественно к тому, что трудно объяснить, почему узаконенный вузовской программой «Курс истории русской философии» отсутствует в вузах России[260].