Русская история. В самом сжатом очерке

Движение началось в середине октября — «зараза», шедшая от разлившейся по всей России железнодорожной забастовки, не подлежит тут сомнению — и держалось местами до конца ноября. Главным образом оно охватило центральные черноземные губернии: Тамбовскую, Курскую, Воронежскую, Украину — Киевскую, Черниговскую, Подольскую губернии — и в особенности Поволжье — губернии Саратовскую, самарскую и Симбирскую (теперь Ульяновскую). В противоположность весеннему движению, преимущественно стачечному, теперь решительно преобладали погромы. «За короткое время было сожжено, «разобрано» и вообще уничтожено свыше 2 тыс. усадеб, причем убытки помещиков только по 10 наиболее затронутым губерниям определяются по официальным данным в 29 млн. руб. (золотых)»⁶⁶

Громили в Тамбовской и Саратовской губерниях, а почувствовали это как нельзя более остро в Царском Селе.

«Как-то раз, — повествует Витте в своих записках, — я приехал в Царское Село с докладом к его величеству; меня в приемной встречает Трепов, заводит разговор о сплошных восстаниях крестьянства и говорит мне, что для того, чтобы положить конец этому бедствию, единственное средство — это немедленное и широкое отчуждение помещичьих земель в пользу крестьянства. Я выразил сомнение, чтобы ныне, накануне созыва Государственной думы, после 17 октября, можно было принять такую поспешную и малообдуманную меру. Он мне ответил, что все помещики будут очень рады такой мере.

«Я сам, — говорит генерал, — помещик и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину».

Государь мне во время доклада об этом по существу не говорил, но только передал записку с проектами, сказав: «Обсудите эти предложения в совете министров. Это записка и проект профессора Мигулина».

Это была записка о необходимости принудительного отчуждения земель в пользу крестьянства как мера, которую необходимо принять немедленно, непосредственно волею и приказом самодержавного государя».

Витте упирался не потому, чтобы он сам был свободен от аграрной паники, — напротив, от его министерства нам осталось целое толстое «дело» о проекте аграрной реформы (где, между прочим, есть и упоминавшийся сейчас проект проф. Мигулина; подписался профессор неразборчиво, и Николай собственноручно, каллиграфическим «романовским» почерком, поставил рядом в скобках фамилию профессора, — как теперь делают на официальных бумагах машинистки; очень боялся Николай, что Витте такую драгоценную фамилию, можно сказать, «спасителя отечества», не разберет). Упирался Витте потому, что он не хотел повторения 19 февраля, «благодеяния» Николая крестьянам, — вот отчего он настаивал, чтобы земельная прирезка была произведена не «высочайшим» манифестом, а постановлением созванной и созданной им, Витте, Государственной думы. Но со всех сторон слышались голоса, что надо спешить, время не терпит. «Тогда (в декабре), — рассказывает дальше Витте, — приезжал в Петербург генерал-адьютант Дубасов, бравый, благородный и честный человек. Он приехал из Черниговской и Курской губ., куда он был назначен с особыми полномочиями ввиду сильно развившихся там крестьянских беспорядков. Он явился ко мне и подробно рассказал о положении дела и высказывался в том смысле, что лучше всего было бы теперь же отчудить крестьянам те помещичьи земли, которые они забрали, и на мое замечание, что на принудительное отчуждение я не пойду без обсуждения дела в Государственной думе и Государственном совете после открытия этих учреждений, он высказал мнение, что теперь такою мерою можно успокоить крестьянство, а потом «посмотрите: крестьянство захватит всю землю и вы с ними ничего не поделаете».

Только разгром рабочей революции в декабре приободрил Царское Село, и когда Витте внес в феврале «свой» проект земельной реформы, Николай отнесся к нему более чем холодно, заставив даже Витте уволить вырабатывавшего этот проект министра (Кутлера). Но к этому времени должна была несколько ослабеть еще и другая паника, созданная в том же Царском Селе движением военным.