Русская история. В самом сжатом очерке

Первая из этих неудач заключалась в том, что революции не удалось дать зародышу революционной власти, каким был совет, своего председателя. Мешали два условия. Первым была та «склока» трех революционных организаций — социал-демократического большинства, социал-демократического меньшинства и эсеров, — о которой уже говорилось. Вторым то, что все три организации только в октябре вышли из подполья. Лишь в конце октября в Петербурге появились открыто социал-демократические газеты — большевистская «Новая жизнь» и меньшевистское «Начало», с лозунгом — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Это было великим торжеством для русского пролетариата — видеть лозунг международной пролетарской борьбы открыто красующимся на газете, массами продававшейся на каждом перекрестке. Но только долгие месяцы такой открытой пропаганды могли познакомить широкие массы с физиономией тех партий, которые газеты издавали. До этого партии знали по имени и по людям, которые от имени этих партий выступали на собраниях, а в условиях подполья вожди конечно выступали возможно реже и только в более тесном кругу. Словом, те партийные товарищи, которых можно было бы выдвинуть в председатели совета, по тем или иным причинам выдвинуты быть не могли, и председателем стал человек почти столь же случайный, как севастопольский Шмидт, — некто Носарь, адвокат, выступавший еще во время агитации по поводу комиссии Шидловского и широко популярный в рабочих кругах. У одного рабочего, Хрусталева, он заимствовал фамилию, под которой и выступал, отчего в историю он вошел с двойной фамилией Хрусталева-Носаря. Черносотенная печать, видя это имя связанным со всеми выступлениями совета, вообразила, что это — подлинный вождь петербургского и чуть не всероссийского пролетариата, и сделала Хрусталеву-Носарю огромную рекламу. На самом деле это был горячий и довольно сумбурный оратор, политически чуть-чуть более грамотный, чем Шмидт, но хотя он и вписался под конец формально в меньшевистскую фракцию, на деле он не был даже и меньшевиком.

Совершенно естественно, что такому председателю недостатки совета казались его огромными достоинствами. «Положительные требования не сразу явились на советском знамени», — писал он впоследствии о совете.

«Совет не был политической партией, не был кружком заговорщиков, вроде карбонариев или гетеристов.

Члены его не рекрутировались из рядов политических единомышленников, при самом вступлении разделявших основные требования партии или «сообщества».

Совет был выборной пролетарской организацией. Программа совета, вся его деятельность, тактика определились составом депутатов, влиянием и настроением всей рабочей массы»⁶⁸.

Хрусталеву не приходило в голову, что тактика временного революционного правительства, — а совет был его зачатком, — должна определяться не «настроением», а интересами рабочей массы и той революции, которую эта масса делала, и что наличность в таком собрании партийной дисциплины отнюдь не превратила бы его в «карбонариев» или «гетеристов»⁶⁹. Пролетариат не затруднился бы выбрать партийных людей, если бы он их знал. Все дело в том, что партийные организации только-только вышли на поверхность, и пролетариат знать не мог их вождей.

Не слаженный организационно, не «связанный» определенной политической линией, совет естественно не мог сразу взять и определенный курс. Стачечная энергия в нем била через край, и сейчас же обнаружилось, насколько поспешно была прекращена забастовка после 17 октября: всего через неделю оказалось возможным и даже необходимым возобновить военные действия. Цель удара пролетариат инстинктивно наметил вполне правильно. Еще до октября рабочие уже достаточно близко подошли к 8-часовому дню; лозунг был широчайшим образом популяризирован еще 9 января. Движение пошло тут так же стихийно, как сама октябрьская забастовка: уже 27—28 октября (ст. ст.) металлисты революционным путем ввели у себя 8-часовой рабочий день (9-часовой уже был большинством завоеван). Исполнительному комитету совета оставалось только санкционировать инициативу металлистов, и он «без прений, без обсуждения», постановил 29-го числа: с 31-го начать борьбу за 8-часовой день во всех петербургских предприятиях. Хозяева, еще ошарашенные недавней всеобщей забастовкой, еще не вышедшие из-под гипноза блестящей победы пролетариата над Николаем (победы, которой буржуазия втайне сочувствовала, — мы это сейчас увидим), первые дни держали себя пассивно. Но всего через три дня борьба была прервана по инициативе самого совета, объявившего новую политическую забастовку.