Русская история. В самом сжатом очерке

Верноподданническая телеграмма нисколько не помешала Николаю признать несчастного Шмидта «изменником» н нетерпеливо спрашивать: «Скоро ли с ним покончат?» И для него и для генералов важен был факт массового неповиновения матросов начальству, а какие чувства связывали с этим матросы, — их мало трогало. Максимального подъема движение достигло 11—12 ноября, когда сухопутный гарнизон Севастополя побратался с моряками и принял участие в матросской демонстрации. Но на другой же день начальству удалось перетянуть на свою сторону пехотинцев и подавить движение, начинавшееся в крепостной артиллерии. Со стоявших в Севастопольском порту судов эскадры были свезены на берег все «неблагонадежные» матросы, а суда, сплошь «неблагонадежные», каковыми были бывший «Потемкин», переименованный в «Пантелеймона», и новый крейсер «Очаков», были ловко обезоружены — сняты были или снаряды или замки и ударники, без которых стрельба невозможна. Шмидт в это время произносил речи о недопустимости какого бы то ни было кровопролития. 15 ноября и он понял, что без применения оружия ничего не поделаешь, но в это время у него и восставших моряков оружия почти уже не было. На поднятый им сигнал восстания ответили поднятием красного флага только 11 судов — большею частью мелких или обезоруженных. По ним немедленно был открыт огонь со всех батарей крепости и всех судов, оставшихся «верными» начальству и разумеется не обезоруженных. Из восставших только «Очаков» успел дать шесть выстрелов — через несколько минут он пылал. Шмидт спасся вплавь, но был тотчас же арестован (впоследствии его расстреляли вместе с тремя матросами, вождями движения). Вечером были бомбардированы и взяты на берегу морские казармы. Восстание было подавлено.

Самодержавие и здесь материально и организационно оказалось сильнее. Но оно должно было чувствовать, что в этой области оно сильно главным образом ошибками своих противников. Севастополь был на волоске от того, чтобы превратиться в первую «красную крепость» российской республики; окажись во главе восстания не интеллигент чеховского типа, мечтавший о том, чтобы совершить революцию без кровопролития, а настоящий военный человек, и Николай остался бы без Черноморского флота. Никакой гарантии однакоже, что такие счастливые случайности будут всегда повторяться, у начальства не было. А известия о военных «беспорядках» неслись со всех сторон: из Гродны и из Самары, из Ростова-Ярославского и из Курска, из Рембертова под Варшавой и из Риги, из Выборга и Остроленки (в Польше), из Владивостока, Иркутска и Харбина⁶⁷.

Самыми грозными были известия с Дальнего Востока. Там стояла еще недемобилизованная, несмотря на заключение мира, вчерашняя «действующая армия», единственная организованная большая военная сила, оставшаяся вне Петербурга у Николая: остальные войска были распылены на огромном пространстве маленькими кучками. Запасные старших сроков, из которых состояло большинство манчжурской армии, не понимая, чего их держат за много тысяч километров от родины, раз мир заключен, все время глухо волновались и наконец начали демобилизоваться сами, стихийно уходя со своих стоянок и захватывая поезда, шедшие в Россию. Начальство топталось перед этим явлением, но так как настроение всей армии было весьма единодушное, то тут опереться на «верные присяге» части было нельзя. Пробовали опереться на хунхузов (китайских бандитов), организованных одним русским генералом, но, кроме очень большого кровопролития, из этого ничего не получилось. Настроение захватывало даже офицерство, среди которых тоже не мало было запасных («прапорщиков запаса»). В конце ноября из Иркутска, первого большого центра на пути стихийно двигавшейся в Россию массы, телеграфировали: «Вчера вечером в городском театре, в присутствии представителей печати, состоялся митинг всех войск иркутского гарнизона. Собралось до 4 тыс. солдат. Председательствовал унтер-офицер. Солдатами и офицерами было произнесено много великолепных речей. Решено предъявить требования об улучшении экономического, служебного и правового положения солдат и в случае неудовлетворения их устроить мирную забастовку. Единогласно также весь гарнизон выразил желание присоединиться к требованиям всего русского народа об отмене смертной казни, военного положения, созыве учредительного собрания путем четырехгранного голосования. В городе чрезвычайный подъем духа; солдаты и казаки повсюду восторженно приветствуются населением. Черносотенников — как не было».

Так называемые «дни свободы» — так окрестили промежуток между октябрьским и декабрьским 1905 г. выступлениями пролетариата — были таким образом днями трепета для самодержавия. Но ко всему люди привыкают. Особенно успокоительно должно было действовать на самодержавие то, что оно чувствовало все возрастающую безопасность в самом центре — в Петербурге. Революция бушевала по всей стране, но было куда от нее спрятаться, ибо здесь, в Петербурге, революция терпела одну неудачу за другой.