Русская история. В самом сжатом очерке

Относительная слабость московских меньшевиков и эсеров, обеспечившая московскому пролетариату твердое большевистское руководство, не была разумеется случайностью: она объяснялась тою социальной обстановкой, какая имелась налицо в Москве. Старый университетский город, Москва располагала довольно мощным слоем «академической» интеллигенции: профессоров, приват-доцентов и т.д. Но академическая интеллигенция не шла политически дальше буржуазного либерализма, в лучшем случае буржуазного демократизма. Среди большевиков из академической интеллигенции тогда было два-три человека, не многим более было эсерствующих и анархиствующих, — и даже профессора-меньшевики появились в сколько-нибудь значительном количестве только в послереволюционный период. Это значило, что на рабочее движение академическая интеллигенция, как целое, — к большому благополучию этого движения — влиять не могла. Интеллигенция же неакадемическая — масса мелких литераторов, адвокатов, служащих, тот слой, который дал Петербургскому совету Хрусталева, — имела свой центр в Петербурге, а не в Москве. Ни на какие «беспартийные» комбинации в Москве не приходилось итти, и самое образование Московского совета было победой партии над беспартийностью, поскольку совет сменил здесь «забастовочный комитет», где господствовали интеллигенты из «Союза союзов». Фактически диктатором в революционном движении Москвы был глава Московского социал-демократического комитета, покойный т. Шанцер («Марат»). К интеллигенции, даже большевистской, он относился не без подозрительности, достаточно оправдывавшейся петербургскими событиями, — и на решающей партийной конференции 5 декабря большевики-интеллигенты кроме ответственных партийных работников не получили даже совещательного голоса: они были допущены лишь в качестве «гостей», без права высказываться и влиять на рабочих.

Если почти монопольное господство большевиков было первым условием, определившим высоту подъема московского рабочего движения в декабре 1905 г., то слабость в Москве интеллигенции и шедших от нее дезорганизаторских влияний была несомненно следующим по значению условием. Дальнейшим, третьим, условием было то, что можно назвать «свежестью» московской рабочей революции. В то время как в Петербурге все клокотало уже с января 1905 г., в Москве до сентября было относительно спокойно, и даже в октябре, как мы могли видеть по кое-каким примерам, некоторые группы пролетариата только начинали «раскачиваться». А в позднейший период московский пролетариат не знал таких неудач, как петербургская борьба за 8-часовой день. Наоборот, кое-что не удавшееся в Петербурге блестяще удалось в Москве. В Петербурге не удалось торжественно похоронить товарищей, павших в октябрьские дни. Полиции удалось сорвать похороны, — отчасти запугав интеллигентскую верхушку Петербургского совета, отчасти попросту украв и похорнив тайком трупы, так что в конце концов торжественно похоронить было и некого. В Москве похороны члена социал-демократического комитета Н. Э. Баумана, убитого черносотенцами, превратились в грандиознейшую манифестацию с сотней тысяч участников и несколькими сотнями тысяч зрителей. Черносотенцы — дело было как раз в период погромов — куда-то попрятались, и только вечером, в темноте, решились напасть, при поддержке казаков, на остатки процессии, возвращавшейся с Ваганьковского кладбища. Неудача почтово-телеграфной забастовки, на которую возлагались огромные надежды, — но которая на видавшее уже виды и подготовившееся «начальство» произвела гораздо меньше впечатления, чем железнодорожная, — не коснулась основной массы пролетариата, наоборот, усилила его, поскольку в революционное движение была втянута новая — и очень крупная — близкая к пролетариату группа. Почтовики были не единственной и не самой неожиданной группой; большевикам удалось разагитировать и такую группу, как мясники Охотного ряда, — историческая, еще с 70-х годов, опора реакции. После избиений этими мясниками студенческой манифестации в 1878 г. название «охотнорядцев» в устах московской интеллигенции было равносильно «погромщику». Теперь и эти «охотнорядцы» были в рядах бастующий массы.