Русская история. В самом сжатом очерке

И — тут уже кончается «случай» и начинаются недостатки организации — еще три дня, 7, 8, 9 декабря (ст. ст.), были потеряны. Ко всем этим дням приложимо то, что один из историков декабрьского восстания говорит о 7 декабря: «Все сводится фактически к агитации и к информации масс; устраиваются заводские собрания для выяснения положения дела. Собираются районные собрания — Московский совет рабочих депутатов устраивает митинги, выпускает ежедневно «Известия», о восстании в прямом смысле ни слова. Вопрос о восстании обходится»⁸¹. Мы привели выше выдержку из «Известий» от 9 декабря, вполне подтверждающую эту оценку. К митингам присоединились демонстрации, необыкновенно дружные, проникнутые подлинным революционным энтузиазмом, — но эти выступления безоружных рабочих не могли заменить вооруженного восстания. Все это — и дружная забастовка и дружные манифестации — было повторением средств борьбы, уже использованных в октябре, уже знакомых правительству и не пугавших более его и начинавших приедаться самим рабочим. «Я здесь уже около трех дней и провел бесчисленное количество митингов, — отвечал один из крупнейших работников Московского комитета и партии вообще в те дни, Дубровинский («Иннокентий»), на вопрос, как у него идут дела. — Все уже сказано, настроение среди рабочих достигло высшего напряжения, необходимо немедленно действовать, — иначе начнется разложение». Но для того чтобы действовать, необходимо было прежде всего оружие, а, — говорит тот же цитированный нами историк декабря, — «за эти дни не было сделано ни одной сколько нибудь серьезной попытки добыть оружие»»⁸².

Между тем, не говоря уже о казенных складах, до которых можно было добраться при помощи сознательных солдат, в любой буржуазной квартире можно было найти огнестрельное оружие, запасенное в дни черносотенного погрома и паники конца октября — начала ноября. Впоследствии, после разгрома восстания, когда дубасовская полиция стала ходить по квартирам с обысками, вновь впавшая в панику буржуазия кучками сдавала это оружие революционным организациям, — один наш комитет, по отчету его секретаря, получил из этого «запаса» до 1½ тыс. штук, т. е. больше, чем у нас было во время восстания. Путем не очень большого нажима со стороны рабочих все это можно было бы получить и двумя неделями раньше. Но даже и с теми запасами оружия, которые были в руках, кое-что сделать было можно. Один из руководителей восстания т. Доссэр («Леший») пишет в своих воспоминаниях: «Вооруженных дружинников вероятно было несколько сотен, большинство обладало мало годными револьверами, но часть была снабжена достаточно сильным для уличного боя оружием — маузерами и винчестерами»⁸³. На почве дезорганизации властей и невозможности использовать активно подавляющую часть московского гарнизона можно было бы попытаться силой обезоружить какую-либо воинскую часть и вооружить восставший народ. Каждое практическое указание налету подхватывалось и толпой и дружинниками и немедленно приводилосъ в исполнение. Но этой-то ясно поставленной конкретной цели и не давалось восставшим теми, от кого ее ждали»»⁸⁴.

Инструкция для дружинников — очень практичная и толковая — появилась только в «Известиях» от 11 декабря, когда Москва третий день была покрыта баррикадами и третий день шел бой. Самое возникновение баррикад опередило всякие директивы из центра. «Выйдя с товарищами с заседания исполнительной комиссии, где обсуждался вопрос, призывать ли к постройке баррикад, — рассказывает один из участников, — мы нашли всю Садовую-Триумфальную покрытой длинным рядом баррикад». Постройка баррикад была своего рода рефлективным (бессознательным) жестом, и жестом оборонительным, поскольку драться из-за баррикад, как это делалось в первой половине XIX в., при современной военной технике было нельзя, — и никто не дрался. Задачей баррикад было — заградить дубасовцам доступ в рабочие районы, и эту задачу они разрешали превосходно. Баррикада была реальной границей, отделявшей советскую власть от царской. Но задачей восстания было не отгородиться от остатков царской власти в Москве, а разгромить эти остатки. Для этого нужно было не обороняться, а наступать. А наступление все запаздывало и запаздывало. И когда наконец был дан сигнал к бою, бой, во-первых, давно уже начался стихийно, а, во-вторых, боевое настроение уже начало падать. «Начало восстания было проведено блестяще, но оно опоздало, — говорит т. Доссэр. — В городе уже начало чувствоваться понижение настроения, число митингов сокращалось, проходили они с меньшим воодушевлением, и район боев заметно сокращался, в центре города войска становились господами положения»⁸⁵.