Русская история. В самом сжатом очерке

Николай несколько рано начал радоваться, — его самодержавию летом 1906 г. еще предстояли черные дни; но в одном он был прав: главный враг его — пролетариат — понемногу уходил с поля битвы. В 1906 г. металлисты, каждый из которых бастовал в предыдущем году по 3½ раза, не бастуют уже и одного раза. На 252 тыс. рабочих мы имеем только 213 тыс. забастовщиков (84,9%).

Отставшие в предыдущем году текстили держались лучше, — арьергард подтягивался, — но и они дали менее одного забастовщика на одного рабочего (на 708 тыс. рабочих — 640 тыс. бастовавших — 90%). И по мере ослабления пролетарского натиска буржуазия поднимала голову, предприниматель становился все наглее и упрямее. Чрезвычайно выразительно тут сопоставление стачек, их удачи и неудачи в первую и последнюю четверти 1908 г. В первую четверть мы имеем всего 73 тыс. забастовщиков, из них победили 34 тыс., только 11 тыс. были побеждены и 28 тыс. добились соглашения при взаимных уступках. В последней четверти этого года мы имеем лишь 8 тыс. добившихся соглашения из общего числа 37 тыс., лишь 6 тыс, победивших рабочих и 23 тыс. побежденных. В первой четверти года предприниматели победили всего в 15% всех столкновений с рабочими, в последней — в 62%.

Буржуазия наступала, рабочий отступал...

Глава VII. Крестьянские восстания

Рабочий класс начал русскую революцию. Он первый решился дать сражение царизму — и первое сражение проиграл. По существу дела это был проигрыш не одного класса, а всей революции, потому что других организованных революционных сил в России 1905 г. не было. Революцию же неорганизованную правительство, поскольку его собственная организация уцелела, всегда могло подавить. Это особенно ясно нам теперь, при свете например германской революции. На ее примере мы видим, как отсутствие в стране сильной, сплоченной революционной партии, какой явилась у нас в 1917 г. партия большевиков, срывает революцию и обеспечивает победу ее противникам. Но в 1905 г. у нас многие переоценивали значение стихийности в революции. С этим и связаны были надежды, которые многими возлагались на крестьянство.

То, что происходило в деревне с осени 1905 г., казалось, надежды это оправдывало. Мы видели, что именно деревенское движение было главным, что поддерживало панику правительства, после того как рабочее движение в Петербурге пошло на убыль. Теперь, после декабря, на него же возлагались главные надежды революционеров. Первое выступление рабочих отбито, — думали они, — но когда выступит деревня, на фоне ее восстания рабочая революция будет непобедима.

Присмотревшись ближе и вспомнив прошлое, мы могли бы более трезво отнестись к деревенскому восстанию. Прежде всего мы увидели бы, что движение пролетариата было не только рабочее, но еще и типично городское, что это было конечно движение пролетариата вообще, но главным образом движение рабочих крупнокапиталистических предприятий. В то время как процент стачек по отношению к общему числу предприятий для мелких фабрик — до 20 рабочих — составлял 47, другими словами, не все мелкие фабрики бастовали даже в 1905 г., — процент стачек по отношению к числу предприятий с числом рабочих от 600 до 1 000 составлял уже 163,8: каждая крупная фабрика бастовала более одного раза; а для предприятий-гигантов, с числом рабочих более 1 000, этот процент равнялся 231,9: каждая из крупнейших фабрик бастовала более двух раз. Сравнение числа стачек в городе и деревне позволяет прибавить еще одну подробность. Хотя вне городов расположена большая половина русских промышленных предприятий (около 60%), число деревенских стачек было всегда меньше числа городских. Но в предшествующее революции десятилетие, когда движение было главным образом экономическим, стачки вне городов давали все же почти четверть общего числа: за десятилетие 1895—1904 гг. 24,8% всех стачек происходили на предприятиях, находившихся в деревне. Но во время политического движения 1905 г. «деревенские» забастовки упали до 15,7%. Итак, во-первых, производство было чем мельче, тем менее революционно; во-вторых, деревня — даже в лице ее пролетариата — была настроена еще более «экономистски», чем город, тогда как и город, мы видели, был еще, в лице своих широких слоев, в достаточной степени «экономистом».