Русская история. В самом сжатом очерке

При таком настроении кажется удивительным, почему же октябристы не откликнулись на зов Витте после октября, когда он и их, как кадетов, приглашал вступить в его кабинет? На этом вопросе стоит остановиться на минуту, потому что на нем мы можем хорошо видеть, насколько октябристы были умнее правительства Витте и насколько в классовом отношении они были сознательнее. Между октябристами и Витте конечно не могло быть споров об «учредительном собрании», — буржуазному центру эта фраза была ни к чему, он не на фразах строил свою политику, как кадеты. Не было, мы видели, разногласия и в том, чтобы революционеров гнуть в бараний рог. Но было однакоже два пункта расхождения, очень серьезных. Во-первых, после октября нельзя уже было отказать в праве голоса на выборах рабочим, как это делала «булыгинская» конституция. Мы видели, что самый манифест 17 октября был в некоторой мере «подходом» именно к рабочей массе. Об этом октябристы и Витте не спорили. Но в то время как Витте больше всего опасался перевеса в Думе «крайних» партий, сильных среди пролетариата, и потому хлопотал о том, чтобы дать рабочим поменьше места в Думе, заперев их для этого в особую, крайне малочисленную «курию», но зато курию с чистым классовым составом, где голосовали все совершеннолетние рабочие, — лидеры октябристов на совещаниях по поводу нового избирательного закона (опубликованного впоследствии в разгар декабрьского восстания, 11 декабря) настаивали попросту на всеобщем избирательном праве, но лишь для граждан, достигших 25-летнего возраста (как в Пруссии), Утопить пролетарское меньшинство в крестьянской и мещанской массе казалось им гораздо более «верным» средством, чем пролетарская курия. «Теперь представлены два проекта, — говорил Гучков на совещании под председательством Николая, в Царском Селе. — Первый основан на цензовом начале, и однако в то же время им к участию в выборах привлекаются рабочие, но из них преимущественно те, которые проявили за последнее время больше волнения; масса же так называемого городского простонародия — дворники, сторожа, извозчики, ремесленники и т. д. — устраняется. Рабочие получают особое представительство в лице 14 депутатов, которые будут держать в своих руках нити рабочего движения и представлять из себя легализованный стачечный комитет. Не следует бояться народных масс, привлечением их к участию в политической жизни страны будет достигнуто наиболее прочное успокоение. Дарование общего избирательного права неизбежно, и если не дать его теперь, то в ближайшем будущем оно все-таки будет вырвано. Провозглашение же этого принципа в настоящее время явится актом доверия, справедливости и милости».

Это соображение, что при всеобщем избирательном праве удастся утопить сознательную часть пролетариата («тех, которые проявили за последнее время больше волнения») в массе «дворников, сторожей и извозчиков», показалось так убедительно, что к Гучкову и Шипову пристал один из представителей крупнейшего землевладения — и в то же время крупный сахарозаводчик — граф Бобринский. «Недавно еще, когда я ехал сюда, и в совете министров я стоял за выборы при классовой группировке избирателей, — сказан Бобринский. — но теперь, выслушав только что произнесенные речи и приведенные в них доводы, я отказываюсь от своего прежнего мнения и высказываюсь за общее избирательное право».

Так буржуазия уже в 1905 г. отлично понимала, какой может быть для нее выгодной штукой пресловутое «всеобщее избирательное право». Но чиновники, из которых составилось большинство совещания, были люди отсталые. По старой памяти, еще от времен Плеве, они пуще всего боялись, как бы в Думу не попал в большом числе окаянный «третий элемент», и спешили запереть рабочих и крестьян в сословную коробку. Чтобы от крестьян был крестьянин, от рабочих — рабочий, и больше никаких. Эту точку зрения с особенным даром отстаивал министр внутренних дел Дурново, речью которого закончилась эта часть царскосельского совещания.

Дурново же был причиной того, что октябристы (или, как их тогда величали, «общественные деятели») отказались войти в кабинет Витте. Последний давал им какие угодно портфели, но портфель министра внутренних дел был забронирован за Дурново. А октябристы и тут показали, что они не дураки; они великолепно понимали, что в момент борьбы с революцией министр внутренних дел, главный начальник полиции, — все. И действительно Дурново на практике оказался сильнее самого Витте. Изображать же «общественную» декорацию при Дурново октябристам не было никакого расчета.