Русская канарейка. Голос

Здешний пляжный закат напоминал платье кубышки-Дилы: то же алое золото в воде, в огненном смерче закрученных штопором облаков на смятенном небе, в объятых жаром курчавых горах, в трагическом спуске на воду солнца, зиявшего входом в огненный туннель. Спектакль, поставленный неистовым режиссером без единой капли художественного вкуса. Ежевечерняя истерика тропической природы.

— Это остров со мной прощается, — заметила Айя, — в тон моей рубахе…

— Хочешь, щелкну на память? — предложил Леон.

Она покачала головой, нахмурила роскошные брови и сказала, кивнув на свою камеру:

— Мильён штук закатов…

От пенишета она пришла в восторг. Тот и вправду попался на редкость удачный: почти новый, с двумя каютами, кормовой и носовой, и при каждой — душевая с гальюном. И кухня довольно просторная (насколько это возможно на такой плавучей «хрущобе»), и все при ней: холодильник, плитка, в ящиках чего только нет, от штопора до рюмок (за «интерьер» с Леона содрали еще двести долларов, и дело того стоило). Главное, осадка у судна — всего 85 см, и значит, даже на мелководье можно подойти близко к берегу. Удобно, когда ты не связан с портовыми понтонами: причаливай, где душа просит, — в лесу ли, на берегу реки, на морском побережье. Вбил кувалдой железные колышки, привязал канатом кораблик, как козу — пастись, а сам — на свободу: гуляй, ужинай, спать заваливайся…

Леон оставил пенишет там, где кокосовые пальмы на тонких ногах спускались к миниатюрной заводи, отделенной от моря бурыми, щекастыми, в мокро-зеленой щетине камнями, по которым карабкались какие-то юркие и корявые морские обитатели. Одна пальма (ориентир и «якорь») так наклонилась к воде, что путаница ее корневого клубня наполовину вздыбилась над песком.

К плавучим домикам он стал приглядываться, едва оказавшись в Париже. «Плавучий Париж» — вообще отдельное пестрое государство: баржи-рестораны, баржи-театры, и жилье, и притоны… Единственная морока — место для «прописки» такого романтического обиталища. Сегодня застолблен и обжит каждый кусочек берега Сены. Леон лично знал двух артистов кордебалета, которые мечтали за копейки избавиться от катеров, доставшихся в наследство.

— Да здесь можно годами жить! — заявила Айя, дотошно обшарив и осмотрев все отсеки.

— А люди и живут, — отозвался Леон, — причем издавна. Пенишет — это же от «пениш», «баржа». Когда вся промышленность работала на угле, хозяева барж были таким отдельным народом во всех странах. Плавали, зарабатывая на перевозках угля, там же и жили.

— А вот это колесо с рожками, значит, — штурвал… Дашь порулить?

Щелкнула тумблером на пульте управления, и тут же загорелась лампочка и раздался комариный писк.

— Ой, что это?

— Выключи, это подкачка дизеля! — прикрикнул он. — Не смей ничего трогать!

Но через минуту сжалился и показал пост управления: тут все довольно просто. То, что «колесо», — то штурвал, да, а это приборная доска: тумблер зажигания, рядом — сектор газа, вот этот рычаг — «вперед-нейтралка-задний ход»… Ну, и спидометр, показатель расхода топлива, «автопилот», эхолот, GPS…

— Ты не хочешь… — У него чуть не вырвалось: «…помыться?» — и, ей-богу, судя по затрапезному виду и солоноватому запашку, душ ей бы не повредил, да и рубаху эту революционную недурно бы простирнуть. Но он запнулся и спросил: — Не хочешь перекусить? — Вспомнил, как она заглотала суп на террасе бара.

На Краби он запасся толковыми и вкусными консервами, вроде утки в вине с белыми грибами, несколькими сортами сыров и сухарей, кофе, шоколадом и даже двумя бутылками бургундского, которое за последние годы в Париже полюбил и иногда позволял себе — разумеется, не в дни концертов или спектаклей.

— Да нет… — Она засмеялась: — Неужто я так отощала?

Он сделал вид, что пристрастно ее осматривает. Даже, взяв за плечи, прокрутил перед собой полным кругом.

— Не знаю… Вдруг раньше ты пышкой была?

— Никогда! — твердо возразила она. — Это не мясо, это жилы и мускулы! Во-первых, я все детство на соревнованиях по фигурному, а потом, в Судаке, целое лето зарабатывала брейк-дансом на набережной — вообще стала каменная. А потом пасла коров, там тоже нужна силища — кнутом щелкать. А еще у меня был цирковой эпизод в биографии: я боролась с дохлым удавом — знаешь, какой тяжелый! Если повесить на шею — это как колесо от грузовика.

Он вздохнул и покачал головой: как все это знакомо! Будто домой вернулся.

— Не веришь?!

Она метнулась к рюкзаку, извлекла ноутбук, открыла, нащелкала что-то и подтянула линейку громкости. Грохнула ненавидимая Леоном ритмичная долбежка брейка, сотрясая кораблик почище шторма.

— Но ты же?.. — крикнул он, подразумевая «не слышишь?»…