Русская канарейка. Голос

— Волновая природа звука! — крикнула она. — Ритм!!!

Вылетела на палубу, деловито оглядела пятачок свободного места…

…и тело ее взметнулось, упруго мелькнуло в воздухе, сделав кульбит, в котором и обнаружились белые драные шорты, кругло закрутилось на полу, перевернулось на живот, рухнуло на растопыренные ладони, заскользило клубком, выбрасывая в сторону ногу, руку, ногу, руку… Она заюлила на полусогнутой ноге, вытянув другую, пружинисто поскакала опять на обеих ладонях, заскользила, волнисто извиваясь, пунктирно, коротко обрывая свои движения, переступая растопыренными ладонями по невидимому стеклу перед лицом… Чах! Чах! Чахи-чах! Хоп-кульбит! Хоп-кульбит!

Когда музыка оборвалась, она так и осталась стоять на руках, с мокрой от пота жарко-алой, спавшей на лицо рубахой, уставясь на Леона двумя упругими грудками.

За ее спиной тлело желтое вымя заката; пылающие облака истекали горючим небесным молоком.

«Совершенная оторва!» — подумал он, вдруг ощутив, как соскучился по своей безумной матери. Та тоже порой позволяла себе выскочить из душа голяком и, гаркнув: «Не смотреть!!!» — рвануть к шкафу за чистым полотенцем.

Пружинисто отпрыгнув на ноги, девушка выпрямилась с торжествующим видом. Даже не слишком запыхалась.

— Блеск! — искренне выдохнул он, выставив большой палец.

Ну что ж, брейк-данс тоже оказался правдой. Видимо, и за дохлым удавом дело не станет.

— После такой разминки, — уже не опасаясь обидеть, заявил Леон, — человек нуждается в помывке. Вон там, за кухней, твоя каюта, при ней душ и горшок. Это важно! На корабле самое опасное место — гальюн. Моется забортной водой: открываешь клапан, подкачиваешь воздушным насосом и спускаешь воду. Покажу, как пользоваться. Там полотенце, мыло, то, се… У тебя есть во что переодеться?

— Не-а, — сказала она. — Все барахло осталось у Дилы. Даже не стоило забирать, там такая рвань… У тебя найдется какая-нибудь футболка или чё-нить? Шорты или там… трусы?

Он перебирал в чемодане отпускное барахло (за последние годы обзавелся целым шкафом весьма недешевых шмоток и, бывало, перед тем как надеть, бормотал: «Мой венский гардероб!») и думал: шляясь по свету с такой дорогущей оптикой и ноутбуком последней модели, девица могла бы заиметь хотя б одно приличное платье.

В конце концов выдал ей белую футболку с надписью «Камерный оркестр Веллингтона» и тренировочные синие трусы, в которых обычно бегал по утрам. Пересидит в этом, пока постирает и высушит свое тряпье.

Она отправилась в душ, но сразу же вернулась, чем-то озабоченная:

— Ага, вот еще… — пробормотала. — Ты не мог бы мне одолжить свою бритву?

— Нет, — сказал он. — Как и зубную щетку.

— Зубная щетка — ерунда! — Она смущенно отмахнулась. — А бритву… мы ее потом могли бы протереть э-э… гигиенической салфеткой.

«Мы»! Очень мило.

— А в чем дело? — спросил он. — Выкладывай.

— Понимаешь, — торопливо объяснила она. — Я боюсь, как бы… Там, у Дилы, много разной публики ошивается. Неплохие ребята, хотя есть ужасные типы. А у тебя тут все сверкает. Ну, и, в общем… я бы хотела обрить башку. Под нуль. На всякий пожарный.

— Вши? — прямо спросил он.

— Ага, — с облегчением, чуть ли не весело отозвалась она. — Голова с утра чешется, сил нет.

Ну, поздравляю, подумал он, злясь на себя самого, поздравляю! Какого черта ты ее сюда приволок? На хрена тебе вообще сдалась эта бродячая фотопоэма? Нет, друг мой, ты сейчас поменяешь концепцию и деликатненько выпроводишь ее на берег. Свою платину из ее ушка выдирать, конечно, не станешь, наоборот, отвалишь энную сумму — в память о «стаканчиках граненых» и прочих фамильных нежностях. Пусть Барышня порадуется на небесах. Пусть девочка купит себе приличные штаны и рубашку.

Вдруг он вспомнил, как однажды приволок арабские вшей из трехмесячной «командировки» в Хеврон, из того самого рабочего барака, где спал на каком-то тряпье, а однажды утром вытряхнул скорпиона из строительной каски. Вспомнил, в какой ужас пришла Владка, — боялась прикоснуться к сыну, даже когда он с хирургическим тщанием выбрил себя всего, с головы до ног, превратившись в пасхальное яичко.

— Стой там! — буркнул он. — Иди сюда!

Огляделся, достал из-под мойки пустой мусорный бак, перевернул и поставил посреди камбуза.

— Раздевайся!

— Совсем? — деловито осведомилась она. — У меня под шортами ничего…

— Совсем! — рявкнул он. Смягчившись, пояснил: — Все это выкинем. Погоди-ка… — извлек из ящика и развернул пластиковый мешок: — Бросай все сюда.

Второй мешок расстелил на перевернутом баке, готовя импровизированное парикмахерское кресло.

Она стащила через голову красную рубаху, стянула шорты — глядя ему в лицо доверчиво и прямо, как смотрит новобранец на врача армейской медкомиссии.