Русская канарейка. Голос

И вздохнул: потому-то они и не отпускают тебя, мой милый: ну на кого ты похож? Артист, диковинный педерастический голосок — знаете, из этих гомиков… Квартал Марэ…

Значит, Джерри. Можно представить, как его треплет контора, если он решил проверить, не вернулся ли я раньше времени.

Тем более стоит поторопиться.

Открыв дверь квартиры, он, не снимая туфель, прошел к телефону и набрал номер. Рановато, но старичье, как известно, встает ни свет ни заря. Еще один старик в его жизни — из тех, за кем он гонялся во времена оны, кого допрашивал и упекал за решетку. Из тех, в кого стрелял пулями, что распускаются в твоем теле, как цветок.

Когда-нибудь твоя коллекция стариков пополнится тобою же… «Да ты и сам старичок, мой малыш…» Трубку сняли довольно скоро.

Леон гаркнул:

— Старина Лю! Да здравствует бессмертное учение Маркса! Вива Че Гевара! Вива мудрый Мао! Вива…

В трубке прохаркались, просвистели что-то носом, весело хрюкнули, и наконец густой шершавый бас увесисто пробухтел:

— Это ты, мон шер Тру-ля-ля? А я тебя искал дня два назад… звонил-звонил… Молчок — что ночью, что утром. Ну, думаю, мой Тру-ля-ля повесился на вожжах, которые я удачно ему впарил.

— Что-то интересное? — спросил Леон.

— Так, кое-что. Чучело броненосца на истлевшей бархатной подушке и кабинетный перегонный куб в футляре из крокодиловой кожи.

— Броненосец будет собирать пыль, а перегонный куб мне разве что на рояль ставить, — сказал Леон. — Слушай, Лю, дело есть. Мы могли бы увидеться?

— Когда?

— Да прямо сейчас.

Кнопка Лю пошлепал губами, порычал, произвел еще множество думающих звуков.

— Я сегодня на «Монтрёе», — сказал он. — Шарло, добрая душа, купил место на два дня, пускает меня под свое крылышко. Буду там в полдень.

— Сможешь отлучиться на часок?

— Если угостишь.

— Само собой. Помнишь тот рыбный ресторанчик, штурвал на голубой вывеске? Там подают неплохие moulles… Годится?

— Ну, пусть moulles, — покладисто вздохнул Лю.

Кнопка Лю, крошечный эфиоп, антиквар, «Король броканта» — бывший пират, бывший марксист, бывший русский филолог…

Непутевый сын одного из эфиопских князьков, в молодости Лю увлекся учением Маркса, стал «революционером-интернационалистом», учился — сначала в МГУ, затем в различных «центрах подготовки» от Афганистана до Ливана. Овладев в равной степени марксизмом и «калашниковым», гонял на бронекатере вдоль всех берегов Карибского бассейна, собирая деньги «на революцию», не забывая и себя, грешного. Когда постарел и «работать» стало невозможно, купил подходящие документы, перебрался во Францию под новым именем и попросил политубежища.

Эту свою ослепительную биографию Кнопка Лю, разумеется, рассказывал далеко не каждому. Просто он считал своего Тру-ля-ля невинным пришельцем из страны оперного барокко. Однажды, в начале знакомства, потрясенно осознав, с каким бездонным источником информации имеет дело, Леон провел Кнопку Лю на спектакль в «Опера Бастий», где раза два, согласно роли, выехал на авансцену на сверкающей золотом троянской колеснице, заработав у эфиопа прозвище «Тру-ля-ля» и заняв в его воображении место на картонном облаке с голубой каймой.

Русская речь вызывала у бывшего пирата благоговейный трепет, а то и слезы радости — если к тому времени он был прилично (не без помощи и за счет Леона) подогрет.

Во Франции старый террорист вел трогательную трудовую жизнь «кочевого профессионала», антиквара, неустанно рыщущего по всем развалам, помойкам и «пюсам» в поисках настоящих жемчужин.

— Хватит, — говорил он, — хватит морей; сейчас меня укачивает от одного вида компота в банке.

Мечтой его был магазинчик, который кормил бы на старости лет. Но тяжкие вериги свирепых налоговых законов… Магазинчик оставался мечтой, а Лю пробавлялся по рынкам и аукционам; иногда покупал законное место на каком-нибудь «броканте» (часто именно на «Монтрёе») и торчал там пару дней под тентом на складном стульчике, после чего перекочевывал дальше.

До встречи оставалось часа два — вернее, два часа семь минут. Вполне достаточно, чтобы добраться до метро «Porte de Montreuil». Правда, по пути надо было еще заскочить в фотоателье.

Леон снял куртку, сунул ноги в домашние тапочки, поколебался — нырнуть ли в душ или лучше сварить кофе? — и выбрал, разумеется, кофе. Вот уж кто не станет придирчиво рассматривать своего Тру-ля-ля на предмет свежей рубашки или тщательно выбритого подбородка — старый негритос, бородавчатая жаба, ночной нетопырь, кровосос и бандит, изощренный ценитель прекрасного.

Леон любил свою кухоньку, крошечную, как Кнопка Лю, и подозревал, что эфиоп именно потому так уютно себя здесь чувствовал. Несколько раз тот был торжественно приглашен на обед к Леону. Подлинный «стейнвей» произвел на него неизгладимое впечатление. «Стейнвей» — и гобелен Барышни, тот, что он безуспешно торговал у Леона уже несколько лет.