Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Я подумал: он выбормотал самую суть. Быть несчастным, чтоб написать. Потом вы можете быть каким угодно, но сначала – несчастным. Часы в деревянном футляре стоят косо. Надо преодолеть покосившееся время, которое разметывает людей: того оставляет в Витебске, другого бросает в Париж, а кого-то на Масловку, в старый конструктивистский дом, где живут сейчас люди, которых я не знаю. Наверно, по-прежнему на третьем этаже заседает закупочная комиссия. Я стал спрашивать: помнит ли Шагал такого-то и такого-то? Я называл художников, выходцев из России, про которых слышал когда-то от Ионы Александровича. Про самого Иону Александровича спросить почему-то боялся. Почему-то казалось, это будет все равно что спросить: существовала ли моя прежняя, навсегда исчезнувшая жизнь? Если он скажет нет – значит, не существовала. Шагал всех помнил и знал, но ни о ком не распространялся, а только говорил полувопросительно:

– Да, да. Он умер?

Кажется, все, о ком я спрашивал, умерли, и это было в порядке вещей. Шагал привык к этому. Наконец я набрался духу и спросил: помнит ли он Иону Александровича? Я назвал фамилию и ждал со страхом.

– Да, да, – сказал Шагал. – Он умер?

– Он умер два года назад. И знаете…

Мне хотелось рассказать, как он жил в доме для престарелых на берегу канала, куда привез свои книги, картоны, краски, парижский ящик, некоторые картины – большинство он отдал в музей, – и на видном месте висел автопортрет Шагала со странно искривленным лицом, как он работал до последнего дня, рисовал стариков, зазывал их в свою комнату, заставляя сидеть на кровати, они покорно сидели, некоторые дремали, а он рассказывал одно и то же, что рассказывал когда-то мне, иногда сам начинал дремать за мольбертом, бывало так, что дремали одновременно, и как он вдруг захотел жениться на медсестре Наташе, молодой девушке, румяной и миловидной, она была не москвичка и надеялась прописаться в комнате на Масловке, и как он ревновал Наташу к одному врачу, скандально с ним разговаривал, отказался принимать лекарства, которые тот прописывал, потому что боялся, что врач хочет его извести, чтобы заполучить Наташу, и как в загсе тормозили дело, заподозрив Наташу в том, что она не может полюбить глубокого старика, ему было девяносто два, а Наташе двадцать четыре, он был полон решимости бороться, куда-то писать и добиваться своего, но неожиданно умер в начале лета, и никто не мог понять отчего: он ничем не болел. Но рассказать я не успел, потому что Шагал посмотрел на часы и спросил:

– Вава, мне, наверно, пора идти?

– Посиди немного, – сказала Вава.

Через короткое время он опять взглянул на часы и сказал, что должен идти работать. Тем же быстрым шажком, каким ворвался в гостиную, он убежал на второй этаж.

На обратном пути мы ехали побережьем, и море лежало в сумерках громадной сине-голубой простыней, под которой можно было спрятать всех, всех, всех.

Трифонов Ю. Посещение Марка Шагала // Новый мир (М.). 1981. № 7. С. 75–81.

Перепеч.: Трифонов Ю. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 4. М., 1987. С. 231–241.

43. Г.Д. Гликман

Однажды на моей выставке в Лондоне ко мне подошел незнакомый человек лет пятидесяти и заговорил по-русски. Слышать русскую речь и говорить здесь, на Западе, на родном языке – ни с чем не сравнимое удовольствие! Мой новый знакомый оказался ленинградским художником, и у нас нашлось множество общих знакомых и немало воспоминаний. Мы сели у окна в одном из залов галереи и долго разговаривали. Хотя в марте в Лондоне было много признаков приближающейся весны, но этот день был серый, дождливый, и немногочисленные прохожие на Олдбонд-стрит прятались под зонтами от непогоды.

Г.Д. Гликман

– А вы знаете, – сказал мой собеседник, – я ведь сумел побывать у Шагала… Прорвался, – добавил он, улыбаясь.

Я удивился, зная, как трудно было попасть в дом к очень знаменитому и очень старому художнику, которого я восторженно почитал и у которого имел счастье в детстве, в Витебске, получить первые уроки живописи. Естественно, что мне захотелось поподробнее узнать об этой встрече.

– Признаться, я сильно волновался, – рассказывал ленинградский художник, – захватил с собой несколько своих работ, с моей точки зрения наиболее удачных… Шагал очень быстро спустился с лестницы, где у него была мастерская. Такой маленький, шустрый, подвижный, с яркими светлыми глазами. Я его видел в первый раз, но мне было трудно представить, что этому человеку было почти 90 лет. Слегка склонив набок голову, он посмотрел мои работы и сказал с сильным еврейским акцентом: «Вы хороший художник… Ну, а что дальше? Зачем вы приехали? Ведь там вы имели мастерскую, заказы, выставки… Правда? И еще такой город, как Ленинград… Так зачем вы приехали?»

Мой собеседник очень хорошо изобразил Шагала, и я живо представил себе всю эту сцену.

– Ну, а что же вы ответили? – поинтересовался я.